и так же зачарованно смотрел на все это Донат. Одни потом спокойно сворачивались в клубок, другие провожали ее до самой воды, а Павлина, дойдя до влажного, вылизанного волной песка, попробовала ногой воду и остановилась, и замерла. Она стояла так несколько мгновений, потом, приподняв края подола, стремительно потянула платье вверх и, крутнув головой, сняла его, отбросив в сторону, и Донат перестал дышать, потому что под платьем у нее ничего больше не было, и она стояла всего в десяти шагах нагая, и он видел ее длинную тонкую шею, и спину с гладкими, округлыми, чуть выступающими лопатками, и руки, несильные и узкие, и крупный выпуклый зад с еле уловимым загаром, она, видно, не впервой так, нагой купалась в море, и стройные, плотно прижатые друг к другу ноги. Донат тихонько, мучительно перевел дыхание, сглотнув сухим ртом, но ему по-прежнему было трудно дышать – что-то звериное, горячими толчками погнавшее кровь, нарастало, крепло, и не было сил избавиться от его власти, прислушаться к трезвой, но мимолетной мысли, что нехорошо так смотреть на нее – исподтишка, словно из засады, ведь она не знает, что он неотрывно за ней наблюдает. Тогда он горячечно подумал, что Павлина должна стать и станет его женой. Она постояла еще секунду, лениво, как бы нехотя вошла в воду, вздрагивая ягодицами, и тут будто кто толкнул ее в спину – она вприпрыжку побежала вперед, разбрасывая вокруг себя брызги, миновав мелководье, оттолкнулась ото дна и легко, в одно касание, как перо птицы, легла на воду и поплыла, красиво и мощно работая руками, и змеи, четыре или пять, то пропадая, то появляясь над зеленой гладью, сначала сопровождали ее, затем отстали, и Донат подумал, что Павлина – колдунья. Заплыла колдунья далеко, виднелась одна ее голова – одинокий цветущий подсолнух в зеленом поле. Она купалась тоже долго, и за третьей мелью, на глубине, раскинула крестом руки, покачиваясь на одном месте, отдыхая. Донат по-прежнему следил за ней. Песок под ним остыл, ему хотелось сорваться, побежать, поплыть, догнать ее и там, в море, чистом, спокойном и пустынном, поцеловать в теплые соленые губы. Он хотел сделать это и знал, что этого не сделает.
Потом Павлина направилась к берегу, уже тихо, даже показалось – безучастно, а ему хотелось вжаться в песок, скрыться, провалиться сквозь этот берег, и он решил передвинуться, надежнее спрятаться в своем укрытии, но побоялся – а вдруг она заметит. Впрочем, теперь, когда она плыла назад, то вполне могла его обнаружить, оттуда, с моря, он, наверное, как на ладони. На мелководье Павлина стала на ноги, пошла шагом, и Донат опять смотрел на нее, на ее груди, по-девичьи твердые, еще не умеющие клониться вниз, в крупных сверкающих каплях воды. Павлина выходила с опущенной головой, и ему почудилось, что в ней что-то изменилось. На берегу она легко подхватила платье и, осторожно ступая между змеями, которых жара разморила – ни одна из них вслед уже не поползла, заторопилась к ступенькам в обрыве. Немного погодя он услышал, как наверху прошелестели по траве ее шаги.
Домой Донату идти расхотелось, он забрел
