Остаточные явления. Дмитрий Беловолов

жилище. И я его нашел. Оно врастало в зеленую гору. Хозяйкой была пышногрудая Наташа, в зелененьком халатике. Улыбалась мне скромненько, приглашая в свои зеленые кущи. Она отворила дверь и я попал в маленькую голубую комнатку, от стен которой веяло холодком, а по углам разгуливали стаи прозрачных мокриц.

      – Беру – сказал я.

      – Есть еще одна. Посмотрите?

      – Нет, беру эту- Меня привлекало соседство с мокрицами. Хоть какая-то живность перед глазами. И я заселился в этот же день.

      Открыл глаза, пробежался по стенам и наткнулся на миролюбивую стаю мокриц. Их нордическое безразличие ко всему соседствующему действовало на меня успокаивающе, как холодный чай с мятой, задавая тон вдохновенному утру. Я вышел из своего склепа во двор. Солнце силилось. Было семь. Тишина. Кусты малины, сторожившие эту тишину, стояли изгородью вокруг участка, зазывая в свой малиновый рай, но я не отзывался. Если зайти в неё можно и не выйти. Потом скажут еще, «какой у нас прожорливый жилец оказался». Выйдут на утренний моцион, а я тут, в кустах, весь малиновый, за обе щеки, завтракаю. Я только сполоснулся в рукомойнике, стоящем в кустах. Освежил в памяти вчерашний день неудачного заплыва, посмотрел в маленькое зеркальце, поправил редеющую шевелюру. В этом зеркале было место только для двоих и я мысленно видел ее отражение, выглядывающее из-за моего плеча. Так она улыбалась мне своей еще не проснувшейся улыбкой вот уже лет десять и девять из них в холостую: я смотрел в зеркало, и не находя её рядом, думал о своей лоховской доле без неё. Прошла вот уже неделя, как я слышал её смех в последний раз, и я завишу от этого смеха, как от жизненно важного наркотика, день за днем требуя его дозы. Её дозы не хватает мне, и я не знал, что придумать, как уйти от пламенеющей боли своей. Только в море. Но и море играло со мной, как и все вокруг, превращая каждый Божий день в прогулку на чертовом колесе. Поэтому не нужно ни чего придумывать. Все придумали за меня. Разноцветные кабинки на каждый день, только видишь из них одни и те же картинки, один и тот же вид сверху.

      По пути на работу я вспомнил о той недописанной мной картине. Я был слаб для неё. Она раздвигала ноги, пыталась мне что-то показать, а я зассал. Испугался своего мира, предчувствуя его ложную оболочку, которая могла обратиться в войну с губительными последствиями для моего психического здоровья. Язык живописи материален. Что там я мучаюсь в догадках? Может, если бы я дописал её, весь ужас тогда и закончился для меня или бы начался новый, более интересный. Я поселился бы в своем лабиринте основательно или нашел из него выход с тяжелой дубовой дверью. Я открыл её, и выход оказался входом будущего ресторана в немецком стиле, над интерьером которого я работал последние две недели. Здесь кипела иная жизнь: смесь пыли, пота и лакокрасочных испарений, сдобренная и взрыхленная живым русским матом. Мужики уже работали, а я слонялся между делом и вопросом, куда еще приложить руки? Все вроде бы сделано.

      Я зашел на рецепцию, примыкавшей