Прощай и будь любима. Адель Алексеева

лицо, волосы на прямой пробор, косы, ни один волосок не выбился, черные дуги бровей, а ресницы? – торчат, как стрелки, вниз, светлее бровей. И глаза – не поймешь какого цвета, то ли серые, то ли сиреневые… Дома она – покорная Золушка, зато в школе ее называют «воображалой», «гордячкой».

      Филипп – прямая противоположность: с лица не сходит рассеянная улыбка, одет небрежно, торчат вихры, очки перекосились, бывает резок, даже груб.

      – Филя, займись лошадкой!

      Сын и ухом не повел. А Вероника Георгиевна увидела стоявшего без дела мужа:

      – Петр Васильевич, почему у нас до сих пор нет дров? Скоро обед, могут приехать гости, а вы прохлаждаетесь. Когда я служила начальником производственного отдела, я никого не заставляла ждать.

      Муж улыбнулся в усы:

      – Сей миг все будет сделано.

      Жена его работала всего года полтора за всю жизнь (она говорила – «служила»), однако то и дело напоминала об этом… «В тебе, Веруша, погиб большой генерал», – добродушно шутил муж, и лицо его покрывалось мелкими морщинками, а глаза, темно-серые омутки, шустро взблескивали из-под бровей.

      – Пора выгуливать Роланда, – добавила Вероника Георгиевна, чуть смягчаясь.

      Лошадь по имени Роланд – тоже ее причуда. Как-то, полгода назад, старый товарищ мужа рассказал, что в цирке во время родов пала кобыла, из живота ее вынули жеребенка, и он должен пойти на мясо. «Пойти на мясо? – возмутилась мадам. – Ни за что! Несите его к нам!» Новорожденный напоминал смятый кусок коричневого бархата.

      Петр Васильевич не хотел его брать, потому что в Гражданскую войну у него был чудный конь в яблоках по имени Серко. Когда конь состарился, пришлось отдать на конный завод в Бутово – там сохранилась конюшня. Бывалый конник чуть не со слезами уводил своего Серко на конюшню. А через год, наведавшись туда, нашел разоренной усадьбу; конюшню упразднили, про Серко, любимого коня, говорили, что он долго бродил по окрестностям, а потом исчез. С тех пор Петр Васильевич зарекся заводить лошадей. Однако в доме верховодила мадам, любимая жена… До него донесся ее голос:

      – Филя, не знаешь, приедет сегодня Саша? И один или с очередной пассией?

      Сын что-то буркнул, но так тихо, что поняла только мать и тут же накинулась на него:

      – Молодец Саша! Не то что ты. У него всегда полно друзей, подруг. А ты? Как бука. Ни одной знакомой девушки!

      Возмущенный шепот, похожий на шипение, донесся оттуда, где стоял Филипп:

      – Мам, что ты говоришь? У меня же сессия!

      – Ах, милый! Когда я училась в гимназии, даже во время экзаменов мы ухитрялись передавать записочки гимназистам.

      Филя взлохматил светлые волосы, поправил очки и, не без раздражения взглянув на мать, прошептал:

      – При чем тут твои записочки? Может, ты любила флиртовать, а меня это ни капли не занимает.

      Хотя Филипп учился в театральном институте, он ни на йоту не был наделен артистизмом (учился он, правда, на театроведческом факультете).

      – Мальчишка! – бросила