Отрицание отрицания. Борис Васильев

по шее, а сорванные с него вещи неумолимо оказывались чьей-то собственностью. Оставшись в одной нательной рубашке, босиком, но пока еще – в штанах, он ринулся к двери и забил в нее кулаками:

      – Откройте!.. Откройте!..

      Повезло, в коридоре охранник оказался. Открыл.

      – Чего тебе?

      – Раздевают!..

      – Отыграйся, – ухмыльнулся охранник, намереваясь закрыть дверь.

      – Погодите, погодите… – зачастил Павлик. – Я в армию добровольно записываюсь.

      – В какую армию?

      – В эту… В вашу.

      – Эй, Семен! – закричал охранник кому-то в коридоре. – Какая армия сейчас у нас в городе?

      – Да бог его знает. Вроде бронепоезд левых эсеров пришел. На втором пути стоит. А что?

      – Да тут доброволец у меня сыскался.

      – Выводи. Добровольцев велено отпускать. Народу у них не хватает, что ли. Отведи пока к дежурному, он на станцию позвонит.

      – Ну, пойдем… доброволец, – сказал стражник. – Пока штаны ворью не проиграл.

      И повел Павлика к дежурному по гулкому пустому коридору.

      Через два часа гимназист Павел Вересковский стоял на перроне второго пути перед штабным вагоном бронепоезда «Смерть империализму!» в сопровождении матроса, одетого в кожаную куртку, с деревянной коробкой маузера, спускавшейся ниже колена. Морячок был свойским, болтал всю дорогу, поносил международный империализм и поднимал до небес левых эсеров.

      – За нас они, понимаешь? За потных людей.

      Павлик не очень понимал, почему нужно заступаться за людей, не успевших вовремя вымыться, но не спорил.

      Распахнулась дверь вагона, в проеме появилась фигура столь же экзотического морячка, что и сопровождающий, только с пулеметной лентой через плечо.

      – Чего надо?

      – Да вот. Доброволец до нас.

      – Доброволец? – Матрос с пулеметной лентой иронически поглядел на Павлика. – Погоди тут. Доложу.

      И исчез.

      – У товарища Анны – глаза… – вдруг шепнул сопровождающий. – Вообще-то серые, но коли поголубеют, значит, под счастливой звездой тебя родили. А коли почернеют – всё.

      – Что – всё?

      – На распыл. Тут же.

      В проеме тамбура появился морячок с пулеметной лентой.

      – Проходи, доброволец.

      Павлик с трудом взобрался на высокую подножку, ощутив вдруг незнакомую дрожь в коленях. Матрос подтолкнул его в спину, и он пошел по узкому коридору штабного вагона.

      – Стой!

      Остановился. Матрос дважды ударил кулаком в бронированную дверь, и ее тотчас же открыли. Это было двухместное купе, в углу которого у бронированной щели окна сидела худощавая женщина лет сорока в казачьих штанах с лампасами и кожаной куртке, наброшенной на плечи. А у выхода стоял щуплый очкарик в студенческой тужурке.

      Сопровождавший матрос закрыл дверь, и наступила тягостная для Павлика пауза. Он не отрывал настороженного взгляда от глаз женщины, хотя