Не стреляйте белых лебедей. Борис Васильев

к Евдокии преставилась, а на похороны родня в розвальнях съезжалась: машины в снегах застревали. Так и Марьица прибыла: одна, без хозяина. Отплакали маменьку, отпели, помянули, полный чин справили. Сменила Марьица черный плат на пуховую шаль да и брякнула:

      – Отстали вы тут от культурной жизни в своем навозе.

      – То исть как? – не понял Егор.

      – Модерна настоящего нету. А у нас Федор Ипатыч новый дом ставит: пять окон на улицу. Электричество, универмаг, кино каждый день.

      – Каждый день – и новое? – поразилась Тина.

      – А мы на старое и не пойдем, надо очень. У нас этот… Дом моделей, промтовары заграничные.

      Из темного угла строго смотрели древние лики. И матерь божья уже не улыбалась, а хмурилась, да кто глядел-то на нее с той поры, как старуха душу отдала? Вперед все глядели, в этот, как его… в модерн.

      – Да, ставит Федор Ипатыч дом – картинка. А старый освобождается: так куда ж его? Продавать жалко: гнездо родимое, там Вовочка мой по полу ползал. Вот Федор Ипатыч и наказал вам его подарить. Ну, пособите, конечно, сначала новый поставить, как водится. Ты, Егор, плотничать навострился.

      Подсобили. Два месяца Егор от зари до зари топором тюкал. А зори-то северные: растыкал их господь по дню далеко друг от друга. До звона намахаешься, покуда стемнеет. А тут еще Федор Ипатович пособляет:

      – Ты еще вон тот уголок, Егорушка, притеши. Не ленись, работничек, не ленись: я тебе дом задарма отдаю, не конуру собачью.

      Дом, правда, отдал. Только вывез оттуда все, что еще червь не сточил: даже пол в горнице разобрал. И навес над колодцем. И еще погреб раскатал да выволок: бревна там в дело могли пойти. За сараюшку было взялся, да тут уж Харитина не выдержала:

      – Змей ты подколодный кровопивец неистовый выжига перелютая!

      – Ну, тихо, тихо, Харитина. Свои ведь, чего шуметь? Не обижаешься, Егор? Я ведь по совести.

      – Дык это… Стало быть, так, раз оно не этак.

      – Ну, и славно. Ладно уж, пользуйтесь сараюшкой. Дарю.

      И пошел себе. Ладный мужик. И пиджак на нем бостоновый.

      Помирились. В гости захаживали. Робел Егор в гостях-то в этих, хозяина слушал.

      – Свет, Егор, на мужике стоит. Мужиком держится.

      – Верно, Федор Ипатыч. Правильно.

      – А разве есть в тебе мущинство настоящее? Ну, скажи, есть?

      – Дык ведь как… Вон баба моя…

      – Да не про то я, не про срам! Тьфу!..

      Смеялись. И Егор со всеми вместе хихикал: чего ж над глупым-то не посмеяться? Это над Федором Ипатовичем не посмеешься, а над ним-то – да на здоровье, граждане милые! С полным вашим удовольствием!..

      А Тина только улыбалась. Изо всех сил улыбалась гостям дорогим, сестре родимой да Федору Ипатовичу. Этому – особо: хозяин.

      – Да, направлять тебя надо, Егор, направлять. Без указания ты ничего не спроворишь. И жизнь самолично никогда не осмыслишь. А не поймешь жизни – жить не научишься. Так-то, Егор Полушкин, бедоносец божий, так-то…

      – Да уж, стало быть, так, раз оно не этак…

      2

      Но зато был Колька. –