«Свеча горела…» Годы с Борисом Пастернаком. Ольга Ивинская

разлепила

      Полузрячей от первого дня,

      А она уж – тебя не любила,

      Разделяя тебя и меня…

      Провода натянулись как струны,

      И опять над тобою и мной

      Как гроза пронеслась твоя юность

      Над теряющей Бога страной…

      Разговоры наши во время длинных прогулок через пол Москвы были сумбурны, и вряд ли можно было их записать. Б.Л. нужно было «выговариваться», и едва я успевала прийти домой, как уже доносился металлический стук по трубам отопления. Я сломя голову опять мчалась вниз, к незаконченному разговору, а дети с изумлением смотрели мне вслед.

      Вскоре мне в «Новый мир» позвонил незнакомый женский голос, молодой и милый. Это звонила по поручению Бориса Леонидовича Люся Попова (Ольга Ильинична Святловская. – И.Е.). Вскоре она ко мне пришла домой. Миниатюрная белокурая куколка с лицом леонардовского ангела. Это была студентка актерского факультета Института театрального искусства, ставшая впоследствии художницей. Однажды после вечера в Политехническом музее она дождалась Пастернака у выхода и подошла к нему, чтобы познакомиться. Но так растерялась и так испугалась своей собственной смелости, что начала лепетать что-то совсем нечленораздельное. Б.Л. представил ей своего сына и с подбадривающей улыбкой (будто не она не может связать двух слов, а он) сказал: «Я устал и не сумею вам ни на что ответить, извините меня. Вот мой телефон, вы мне позвоните, мы встретимся и поговорим. Всего вам хорошего». И даже когда отошел, то обернулся и сказал: «Обязательно позвоните, лучше всего в среду…»

      И вот впоследствии Люся рассказала историю своего звонка ко мне:

      «Однажды я получила от Б.Л. открытку: приезжайте, писал он, мне очень нужно вас повидать.

      Я приехала. У него было лицо именинника.

      – Вы знаете, Люся, – сказал он, сияя, – я полюбил.

      – Что же теперь будет с вашей жизнью, Борис Леонидович? – сказала я, представив себе лицо Зинаиды Николаевны.

      – Да что такое жизнь, что такое жизнь, если не любовь? – отвечал он. – А она такая очаровательная, она такая светлая, она такая золотая. Теперь в мою жизнь вошло это золотое солнце, это так хорошо, так хорошо. Не думал, что я еще узнаю такую радость. Она работает в «Новом мире». Я очень хочу, чтобы вы ей позвонили и повидались с ней.

      – Конечно, мы познакомимся, – отвечала я сияющему Борису Леонидовичу.

      И я позвонила в «Новый мир».

      «Жизнь моя, ангел мой…»

      Наступил сорок седьмой год. Четвертого января я получила записку:

      Первая записка Бориса Леонидовича – летящие над строкой журавли – первый раз они прилетели ко мне…

      Но их крылья опахнули холодком: интуитивно ждала я чего-то большего, каких-то более теплых слов. Подозрительно: браться за работу… Как отклонение от меня, запрещение меня?..

      За новогодним столом со мной были дети, мама, Дмитрий Иванович (Д. И. Костко, отчим Ивинской. – И.Е.). И эта первая записка.

      Между тем начались неурядицы в редакции. Отстаивая стихи возвращенного из