По обе стороны горизонта. Генрих Аванесов

На душе было тяжело. Я чувствовал, что со смертью Сталина и уходом Сереги в армию – для меня эти события были равнозначны – кончалась одна эпоха, и начиналась совсем другая.

      Действительно, в стране началась чехарда в высших эшелонах власти. Нас это, конечно, практически не касалось. Снова всплыло дело врачей – евреев, которые, якобы, неправильно лечили сначала Жданова, потом и других первых лиц государства, и по стране прокатилась волна антисемитизма. По утрам нас выстраивали в спортивном зале школы, и та самая пионервожатая, что добилась исключения Сереги из школы, гневно клеймила евреев – изменников родины, предателей и вредителей. То же самое она делала на своих уроках. Но евреи, вдруг, оказались ни при чем. Их выпустил сам Берия вскоре после смерти Сталина. А виноватым во всех грехах неожиданно для всех оказался он сам, друг детей – всесильный Берия, который всегда стоял во время парадов и демонстраций на мавзолее рядом с самим Сталиным. Осенью в школе уже не было портретов Берии, которых раньше было чуть меньше, чем портретов Ленина и Сталина, а пионервожатая теперь так же гневно начала клеймить пособника мирового империализма и шпиона, который совсем недавно, казалось, был ее кумиром. Летом Берия был арестован и быстренько расстрелян. Подобных событий было много, и в школе поняли, что лучше не комментировать происходящее, а может, и пришла такая установка сверху. Во всяком случае, все преподаватели общественных наук переключились на своих уроках на изучение прошлого, желательно, возможно более далекого. И правильно сделали: то, что происходило в стране в это время, можно было понять или просто принять только спустя десятилетия. Только один человек, казалось, все понимал и знал, конечно, это была она же – пионервожатая и преподаватель конституции – в ней, в одном лице воплотилась вся сумма демагогии, которую накопила страна к этому времени. Она начинала урок с каких-нибудь гневных обличений и требовала от нас, чтобы мы задавали вопросы. Класс угрюмо отмалчивался, тогда она начинала вызывать нас по одному и задавать вопросы по конституции, ставя двойки налево и направо. Получив подряд несколько двоек и поняв, что она питает ко мне особую неприязнь за дружбу с Серегой, я прочитал конституцию от начала и до конца. После этого я запомнил ее всю, чуть ли не наизусть. На очередной урок я уже шел во всеоружии, имея в запасе с десяток цитат из различных работ классиков марксизма. Мне крупно повезло в этот день. Урок неожиданно сделали открытым, то есть на него пришли разные начальники от образования районного масштаба. Естественно, на уроке присутствовал и директор школы. Когда комиссия вошла в класс, я уже стоял у доски. Меня она вызвала первым и с явным намерением размазать по стенке. Не тут-то было: я не только ответил на вопрос, но и подкрепил свой ответ цитатами из работ Ленина и Сталина, которые были к месту, но не входили в школьную программу. Ей не оставалось ничего другого, как поставить мне пятерку. Больше она меня в этой четверти ни разу не спросила, а тут, слава Богу, сталинская конституция