Ежевичная водка для разбитого сердца. Рафаэль Жермен

девчонками? – спросила я Катрин.

      – Напомню тебе, что я учу текст, который говорит как раз девчонка шестнадцати лет.

      – Да. Это так нелепо… Беседуя с компанией подростков в подвале, я говорила «взрослые», имея в виду отца и Жозиану. Не себя.

      – Я знаю.

      – Флориан был взрослым, – сказала я.

      – Угу.

      – Не знаю, хорошо ли это… я хочу сказать: к этому надо бы стремиться, нет?

      – Могу я еще раз напомнить тебе возраст героини, которую я надеюсь однажды сыграть на телевидении?

      Я подняла свой стакан в знак согласия.

      – Роль большая? – спросила я, кивнув на бумаги, над которыми склонилась Катрин.

      – Это сквозная роль. Только ради этого… Думаю, я согласилась бы сыграть цветочный горшок, если бы это означало постоянную работу.

      – Ну, уж…

      – А что? Мне нужны деньги! И мне нужно играть!

      – Цветочный горшок?

      – Все равно что.

      – Тебе не кажется, что это немного странно?

      – Хотеть сыграть цветочный горшок? Нет, сыграть можно все.

      – Да нет, я хотела сказать… я не хочу разводить грошовую психологию…

      Невыносимое начало фразы, однозначно указывающее на то, что говорящий как раз и собирается разводить грошовую психологию.

      – Но тебе не кажется, что есть что-то как бы… демонстративное в такой потребности сыграть роль?

      – Думаешь, ты не играешь?

      В ее вопросе не было агрессивности. Просто замечание, но в моем состоянии я сама простерла его на все мое прошлое, на всю мою жизнь. «До какой степени можно играть? – спросила я себя. – Надо или не надо?» Я, конечно, подозревала, что существуют странные экземпляры, которые всегда абсолютно честны и безупречно подлинны. Но они пугали меня, пожалуй, не меньше, чем вечные комедианты, великие актеры повседневности, те, о которых никогда не знаешь, чувствуют ли они на самом деле то, что говорят, или так усиленно притворяются, что и сами в это верят. Есть ли золотая середина между двумя этими крайностями? Я провела рукой по лицу.

      – Мне надо еще выпить, Кэт.

      – Нико в баре, иди к нему, если хочешь.

      Образ Никола, сидящего за кружкой светлого пива в приглушенном свете бара, вдруг показался мне маяком в ночи. Мне бы, наверно, следовало заподозрить, что неспроста я вижу нечто столь спасительное в факте присутствия друга в баре и что лучше мне было бы лечь спать, но я, недолго думая, надела пальто.

      Огни бара ложились красивыми золотистыми пятнами на сугробы перед витриной. Я улыбнулась, представив себе тепло большого зала, улыбку Никола и стакан вина, ожидавшие меня за дверью. Я сразу увидела Никола, который поднял голову и просиял при виде меня. Никола, с его светлыми волосами, с его довольным и всегда готовым к радости видом, часто напоминал мне золотистого ретривера. Я никогда ему этого не говорила – кому понравится быть похожим на собаку, – но для меня это был комплимент.

      – Йо, Жен! – приветствовал он меня и подвинулся, давая мне место. – Ты помнишь Максима?

      Он сидел с молодым мужчиной,