На границе стихий. Проза. Сергей Смирнов

но он не засмеялся. Наверно, не поверил.

      Вот, как мы с тобой американцев уели, а?

      ДВА ПАТРОНА

      Честные мы были геологи, и упёртые. Уже геологии-то самой не было, а мы всё сопли морозили, не хотели Севера покидать, за горизонт рвались. Кто в грузчиках, кто в бичах, азарт и фарт водкой заливали.

      Я к тебе, Серёга, пришёл, десять отгулов в «Колымторге» заработал.

      – Дай «буран» до Гальгаваама доехать, всего-то пятьсот вёрст.

      Ты говоришь:

      – Охренел, что ли, в одиночку ехать, да на казённом аппарате? А если что?

      – Поехали тогда вместе, меня Москва попросила газовую съёмку сейчас по апрелю сделать.

      …Через день укатил я со Стасом, прикомандированным москвичём. Здоровенный мужик был, мосластый, гирями качался, у тебя все дрова, листвягу, за сутки переколол, секса гигант.

      Но на Северах первый раз. А ты ехать не захотел. Вот и пришлось мне дрожь в коленках унять, Стаса на задник нарты усадить и двинуть в белое безмолвие.

      Любашака на меня смотрела… блин, как в последний раз. Но молчала, знала, что говорить бесполезно, жена ж геолога.

      А мне тридцать семь – возраст самоубийц. Стасу пятьдесят, но тоже, смотрю, безбашенный. Куда с добром?

      Через пóлтора суток мы уже на берегу Колымского залива были, прошли Чаячьей протокой. Полсотни проб снега взяли. Днём тепло, солнечно, «буран» греется. Я ему, бедняге, снега на цилиндры накидаю, он пыхтит, шипит, плюётся. А сам в сумерках еле сапоги заледенелые от носков отодрал, валенки надел. В унтах на Колыме только фраера ездят.

      Холостым ходом до устья Большой Чýкочьей часа три, через залив. Едем, на застругах прыгаем. Стас сзади в нарте, в пыли снежной, как грузчик в муке, за растяжки грузовые держится, терпит, зубы сжал, молчит, как олень. И пар изо рта не пускает.

      Посредине залива антенну раскинул и в рацию:

      – Здорово, Гвоздь! Что у вас на ужин?

      Там на льду топографы стояли, промерщики, на будущую навигацию работали, там меляки везде, осушки.

      Коля Гвоздёв пробубнил из тепла:

      – Я тебе, шалый, ведро с солярой зажгу. На него от Чукочьей и езжай. Там всего двенадцать километров. Смотри, мимо не проскочи.

      А в заливе темно, хоть и звёзды светят и сияние зелёное.

      Стас в куржаке, на полусогнутых:

      – Давай ружьё соберём.

      – Зачем?

      – Знаешь, вдруг я по дороге выпаду… А тут, сам же говорил, медведи белые родятся, в оврагах…

      А я думаю: если с нарты свалится, ружьё точно сломает, тогда мы даже застрелиться не сможем.

      – Ружьё, – говорю, – Стас, в чехле на шею повесь. Вот тебе два патрона, пулю в нижний ствол, а картечь в верхний. Если с первого выстрела не завалишь, картечью застрелишься.

      Постоял мужик, подумал, патроны в карман положил, ружьё на шею, и сел на нарту.

      Послушный, мышцóй не играл. Понял, во что попал.

      С устья Большой Чукочьей хорошо огонь виден, и рядом,