Кто из вас генерал, девочки? (сборник). Галина Щербакова

пятом. От плеча до пояса звенели у него медали, ходил он гордо, любил, остановившись на улице, поговорить о войне и о том, что теперь надо жить совсем иначе, чтоб у каждого были такие погреба, какие он видел у немцев, чтоб мог человек спуститься вниз по каменным ступенькам (а у нас лестнички деревянные ставят, в темноте запросто шею сломать можно), нацедить из бочки вина, отрезать от окорочка грамм четыреста розового с белым удовольствия, а чтоб дома музыка играла и дети все сплошь при бантах были. «Вот как моя Зайка!» И Николаич подталкивал в подтверждение своих слов свою дочку, одетую в исключительно белый шелк, с розовыми лентами на рукавах и подоле.

      То ли понравился всем образ жизни, нарисованный Николаичем, то ли просто сразу после войны некого было ставить, только сделали его в том же сорок пятом председателем райисполкома, и начал он осуществлять великую идею каменных погребов и бело-розового шелкового счастья. Для начала и для образца все сделал у себя, но тут его почему-то сняли, а так как неловко было после председателей посылать его работать по специальности – до войны он работал рассыльным в местной газете, – то сделали его директором хлебозавода. Но в городе начались перебои с хлебом, а тот хлеб, который появлялся все-таки в продаже, был такой сырой и тяжелый, что однажды одна темпераментная домохозяйка залепила мякишем глаза и уши Николаичу, когда тот оказался поблизости от магазина. Послали тогда его директором бани, потом заведующим шахтным конным двором, а потом и совсем уволили. И ходил вечно пьяный Николаич по городу и по-прежнему рассказывал взволнованную историю о погребах, которые у нас строить не умеют, а его, умного, слушать не хотят.

      Вот что такое Николаич. Вот кого Ритка могла пригласить в гости, если уж хотела доказать, что в советах родителей не нуждается.

      – Уедем, раз так, – говорил Михаил. – Работу я себе не найду, что ли?

      – Уедем, – соглашалась Ритка.

      Решили: Михаил едет в Ростовскую область, где тоже есть шахты, а когда устроится, даст Ритке телеграмму. А она пока подготовит родителей.

      Через две недели пришла телеграмма. «Все в ажуре. Жду».

      Ритка пошла к тете Риве, положила на стол телеграмму.

      – Ты должна мне помочь.

      Певица сидит в малиновом халате на диване, толстая и печальная.

      – Нет, Риточка, – говорит она. – Нет.

      – И все равно я уеду, – твердо говорит Ритка.

      – В нашем роду так никто не поступал, – спокойно отвечает тетя Рива. – И родители моего первого мужа тоже так смотрели…

      – Дикари, – кричит Ритка, – питекантропы!

      Певица печально улыбается.

      – Я тоже за семейный порядок, но если ты их уговоришь, я не скажу ничего против. И Гере тоже не велю.

      Уговоришь! Легко сказать. Мама лежит с сердечным приступом. Папа бегает с кислородной подушкой. Дядя Гера молчать отказывается. Сиплым голосом он кричит, что Ритка – негодяйка, если может променять своих родителей на какого-то малоизвестного парня.

      – Вы хотите, чтоб я была старой девой? – плачет Ритка. – Да?

      – Папа