Новое несовершенство. Верлибры. Виктор Каган

еллектуальной издательской системе Ridero

      «Верлибр, говорят, это просто проза…»

      От жажды умираю над ручьём.

      Франсуа Вийон

      Верлибр, говорят, это просто проза,

      неровно нарезанная на ломтики строк,

      неловкий изыск не умеющих рифмовать

      и паковать слова в пакетики метрик и ритмов,

      так что каждый журден,

      лишь вчера открывший,

      что он говорит прозой,

      и наугад тычущий в клавишу enter

      начинает казаться себе поэтом.

      Ладно, я же не спорю.

      Я открываю Библию,

      где воля рифмуется с жизнью,

      молитва – с дыханием,

      дыхание – с пульсом мысли,

      где волны смиренной страсти

      стремятся к берегу гнева

      и лижут золотой песок прощенья

      ласковыми языками,

      где песнь возникает из песни,

      где чистота стиха

      белее любой белизны,

      которая не разлагается на семь цветов,

      где птица скользит по тайне

      между крылом и каплей земного шара

      в усталой ладони бога.

      В начале была не словесность,

      а слово, рождённое из

      косноязычных вибраций верлибра

      между створками связок,

      как жемчуг между невзрачных створок моллюска,

      как дух между сложенных вместе ладоней.

      А вы говорите – проза.

      Ну что ж, говорите,

      рифмуйте под стук метронома,

      кайфуйте в дыму филологий,

      но не пропустите,

      не прозевайте,

      не упустите,

      свободы,

      мающейся в клетках классификаций,

      как муза на ложе Прокруста.

      Уста несводимы к губам,

      потрескавшимся от жажды

      над родником верлибра.

      А вы говорите – проза…

      «Река есть отражение небес…»

      Река есть отражение небес,

      в конце пути впадающее в море,

      как жизнь в конце концов впадает в смерть,

      не прекращая своего теченья

      и не давая дважды войти в неё.

      Сидя на небесном берегу,

      пересыпаю мысли, как песок,

      следя за поплавком и рыбьим плеском,

      за отраженьем человеческих фигурок

      в пространстве проплывающего неба

      и узнаю себя в одной из них,

      и парус облака меня уносит в море,

      а на тепле примятой мной травы,

      своим теплом притягивая солнце,

      мой сын перебирает в пальцах вечность.

      «Осколки геометрии любви…»

      Осколки геометрии любви

      уже не ранят душу,

      не тревожат,

      не вызывают в памяти ту ложь,

      которая была превыше истин

      и столько заставляла говорить

      прекрасных слов —

      мороз по коже,

      на самом деле бывших

      лишь художественным свистом.

      Попробуешь теперь,

      а с губ слетают

      простые незатейливые звуки,

      обычные слова,

      слова и только.

      Прошло шальное время токованья,

      перетолковыванья тела на язык

      судьбы,

      предназначения,

      поруки.

      Пришла пора принять

      скупой язык неброского старанья,

      когда ладонь срастается с лотком

      и жизнь через песок минут струится,

      неспешно намывая день за днём,

      крупицу за крупицей,

      за граном гран

      всё то, о чём себе так вдохновенно лгал.

      А от заката тянет духом пряным,

      и молча тянутся распахнутые руки

      над океаном времени.

      Ева

      Говорят, что на том свете будет тем меньше мучений,

      чем больше принял на этом.

      Может быть, это и правда.

      А может быть – нет.

      Оттуда ещё никто не вернулся.

      Два года назад, когда ей шёл девяносто четвёртый,

      она сказала: «Вы за меня молитесь плохо —

      я зажилась, мне давно пора умереть,

      а я