Готический храм. Вероника Дмитриевна Ульянова

нас, пыталась уберечь от всего, новости нам не показывала, гулять допоздна не отпускала, про жизнь рассказывала, как одну большую сказку. А потом она умерла – рак. А отчим, который при ней любил нас как своих, которого я называл отцом – он… Когда похороны матери закончились, и остались только я с Алиной и отчим, я держал Алину за руку, она плакала, я взял свободной рукой за руку отчима, а он вырвал её, будто обжегся. Я пробормотал: "Папа" (Максим передразнил свой жалостливый тон). А он мне: " Я не ваш папа". И потом началось: отчим запил, про нас с Алиной забыл, не кормил нас, одежду не покупал, вообще с нами не разговаривал. Пришлось мне о самом себе и об Алине заботиться. Он не выгонял нас из дому, наверное, потому что ел еду, которую я покупал. Мне пришлось зарабатывать с четырнадцати лет. Я подрабатывал после, а иногда и вместо лицея, воровал, стал отбирать телефоны, подружился с компанией таких же как я только старше… А сестре я не мог ничего рассказать, она была совсем маленькая, мне пришлось её кормить, одевать, помогать с уроками – я и лицей не забросил совсем только потому, что её нужно было учить, врал, что отчим нас всё ещё любит, просто он очень скучает по маме… И вот в шестнадцать лет свой день рождения я решил провести в одиночестве и подумать за жизнь. Я думал, думал и пришел к выводу, что моя мама меня наебала. Жестко так. Всё это нахлынивает разом, контраст между тем, как тебя воспитывали и тем, что есть на самом деле. Она растила меня в розовых очках, и вот они разбились.

      Не понять, грустит ли он. Никто не знает, умеет ли Максим грустить. А без искренней грусти эти его истории были позерством. Он обращался к дюжине людей вокруг него, они сидели на диванах, на полу, на мягких подушках, ели, пили, курили, смотрели на Максима или переговаривались друг с другом. Много слушателей, но напротив, Максим говорил им все это именно потому, что они его не слушали. Потому что им было все равно или они были обдолбаны? Что ж, эти причины не взаимоисключающи.

      Максим наклоняется вперед, он подошел к особенному для него душещипательному моменту своей истории, но к нему подходит девушка, толкает его, чтобы снова откинулся на спинку дивана, расстегивает ему ширинку, облизывает пальцы, ладошку и запускает свою руку в его штаны, достает член Максима, надевает на него презерватив, задирает свою юбку, и садится на него в позу героя. Смотрит украдкой на Максима – он не двигается, значит она угадала. Максим играл с ней и ей подобными красивыми блядями-наркоманками в игру – понять, когда он хочет секса и предложить себя в нужный момент. Если она угадывала его желание, он давал ей дозу, если нет – отталкивал и смачно пинал ее под зад. Она встает и садится, приподнимается и снова садится, а Максим продолжает рассказывать уже лично ей:

      – Я понимаю, что многим людям пришлось гораздо хуже, чем мне, я не горжусь собой. Но человеческая душа – тонкая материя. Мы все так исковерканы жизнью. Озлоблены. Затравлены. Живем по волчьим законам. Нет ориентиров, понимаешь? Нет правильного или не правильного. Мы ведь, когда растем, взрослеем – ищем пример для подражания,