Дом толерантности (сборник). Анатолий Грешневиков

А то я покажу…

      Николай Степанович взял за плечи Машу, и, не дослушав поручений никудышной чиновницы, побрел домой.

      На пороге квартиры он остановился. Вспомнил про старика. Тот наверняка не знает о том, что парк окончательно приговорен к вырубке. Стоит ли при его-то горе говорить ему об очередной беде. Но завтра это сделают другие, и неизвестно, в какой форме… Чтобы не усугублять положение расстроенного старика, Николай Степанович решил зайти к нему и поведать все как на духу.

      – Маша, иди отдыхай, – попросил он дочь. – Скажи маме, я у Ивана Никодимыча задержусь ненадолго. Не захворал ли он ненароком?…

      – Ладно. Иду. Папа, а хорошо, что ты попросил Анзора не трогать бабушкину рябину. Он ее побоится срубить, вот увидишь…

      – Ты его арбузом назвала. Почему?

      – Торгаши потому что… У него все друзья арбузами торгуют. А строит из себя великого бизнесмена.

      – Обидела человека.

      – Его не обидишь… Все, пап, я пошла.

      Дверь соседа оказалась не запертой на замок. Николай Степанович прежде чем нажать на звонок, постучал по дереву, а дверь и поехала внутрь… Он зашел, извинился, спросил негромким голосом:

      – Жив ли, Иван Никодимыч?

      В ответ – подозрительная тишина.

      Воздух в прихожей стоял спертый, чужой. Он осторожно заглянул в зал, в большую комнату, откуда тянуло запахом дешевого одеколона, клея и политуры. На полу у входа валялся разбитый стул с отлетевшей в сторону ножкой. На расстеленной по полу газете стояла банка столярного клея. Старик, видимо, собирался отремонтировать, склеить сломанную мебель.

      – Иван Никодимыч, отзовись. Ты где?

      – Здесь я, лежу на диване, – послышался больной голос старика. – Зажги свет, выключатель за дверью.

      Николай Степанович нащупал кнопку, нажал ее и в освещенной просторной комнате увидел соседа, скрывающегося под одеялом.

      – Ты вроде как ремонт затеял, – сказал он сходу, одобрительно щелкая языком, и показывая рукой на разломанный стул.

      – Да сел тут на него и упал, подвела рухлядь, – отозвался старик.

      Голос у него изменился, натужно хрипел. На лице заметно прорисовались грубые черты, глубокие глаза.

      Подсев на край дивана, Николай Степанович поправил одеяло и посмотрел на старика, который после убийства собаки резко сдал, лежал с совершенно помертвевшим лицом. Из хрипящего рта отвратительно пахло перегаром. У изголовья стояла фигурная подставка для цветов, но на ней громоздилась не ваза, а бутылка из-под самогона. Стоял уже пустой граненый стакан. Закуска отсутствовала.

      – Зря один пьешь, – пристыдил больного Николай Степанович, охваченный нервным переживанием.

      – Зря, – сказал старик в отчаянии и с внезапным волнением взглянул в лицо сидящего рядом гостя.

      – …Меня бы позвал.

      – Тошно мне, Степаныч. Был Верный и нет его. С кем я теперь остался?

      – Одиночества боишься.

      – Кто ж его ждет, Господи Боже?! Его нормальные люди боятся. Болтать болтают, я, мол, в одиночестве