Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник). Александр Иличевский

проявлять неуважение…

      Так же он когда-то не удивился тому, что в вагоне метро встретил человека, совпавшего с Иосифом Бродским, каким он оставался на фотографиях 1960-х годов. «Это его сын, – решил тогда Королев. – Или не сын, просто очень похожий. Какая разница? Лица, как и всё на свете, податливы классификации. В конце концов, человек, особенно одинокий, научается видеть вокруг себя не отдельные единицы, а классы типажей. Так нищий делит прохожих не на лица, а на классы щедрости, скупости, участия и равнодушия…»

      VIII

      Южный рукав Вадиной биографии печален. Согласно ему, он родился в астраханском поселке, на Стрелецких Песках. Над пустынными улицами гудели провода, дома слепо смотрели запертыми ставнями, сразу за околицей волынились пески, раскатывалось русло Ахтубы. На заливном берегу стелился пыльный жесткий ковер пастбища, овцы там и тут гурьбой и вразброд подъедали чуть подросшую под их губами траву, курчавились сизые островки верблюжьей колючки. Ребята по-над берегом гоняли в крючьях ржавые ободья, в палисадниках пылились сутулые пучки ноготков, «золотых шаров» дуги, виноградные плети. На раскопе археологи обливались потом. Перекуривали, слыша, как жаворонок звенит, кувыркаясь в нестерпимом для глаз зените.

      На сломе сезона ветер заводил свою дудку. Гнал против течения метровую зыбь в горло Ашулука. За шоссе дымились озера оранжевых песков. Буксир паромной переправы по часу зависал на плесе. Рулевой туда-сюда дергал ручкой хода, заклинивал коленом штурвал – и успевал выкурить полпачки, пока машина по сантиметру перекрывала тягу заштормившей стремнины.

      В мае в Ашулук заходила со взморья селедка. Кромка берега, чилим, осока пенились молокой. Бочками, полиэтиленовыми мешками из-под суперфосфатных удобрений Вадя возил малосольный залом в Волгоград, Тамбов, Мичуринск.

      Песчинкой, гонимой ураганом эпохи перемен, вдвоем с корешком они вышли на трассу и стопанули фуру Внешторга, шедшую в Иран с грузом хохломы.

      Соскочили в Дербенте. Сначала на кладбище «ло́жили бут»: ограды богатых надгробий, забор, обкладывали цоколь мастерской, где резали, травили, шлифовали черный мрамор. Бутовый камень подвозили с моря, в него уходила древняя стена. Разбирали ее по пояс, по грудь в прибое. Волнение сбивало с ног мощно, нежно, несли, почти до самой кромки не вынимая легкие в воде камни, держались за них при ударе волны, которая шипела, стукала и цокала галькой.

      Потом директор кладбища повез их к себе на дачу, в горы – в кислое молоко и студеные высокие рассветы, синие полотнища снегов, в раскаты вдоха: обносили столбами овчарню, заливали стяжкой подвал, копали второй подпол с подземным ходом на зады огорода. В конце сезона – уже хотели соскочить до дому – их посадили ночью на ишаков и, суля большой куш за два дня работы, свезли в другое место.

      Место это оказалось далеко в горах, приехали аж на второй день после обеда, и уши заложило от перепада высоты. Так они оказались в рабстве, в глухом ауле.

      Ночевали в сарае с козами. В течение