Ну разве она не милашка?. Сьюзен Элизабет Филлипс

вещам, как границы собственности. – Он поднялся с кресла. – С радостью покажу вам все планы. И если хотите, пришлю копию.

      Неужели отец мог сотворить такую глупость? Ну конечно, мог! Гриффин Кэри был крайне скрупулезным в делах фабрики, но на редкость безалаберным там, где речь шла о доме и семье. Да и что взять с человека, имевшего семью и любовницу в одном городке, где все про всех знали?!

      – Что вам нужно, мистер Берн? Очевидно, не мои извинения, так что можете все выложить прямо.

      – Как что? Мщение, конечно. А что еще, по-вашему?

      От этих тихо произнесенных слов по спине прошел озноб.

      Она едва удержалась от жадного взгляда в сторону стакана с виски, который он только что отставил. Вот уже пять лет как она не пьет и не собирается все начинать сначала.

      – Ничего не скажешь, веселая шуточка. Как вам, должно быть, приятно! И где прикажете ставить машину?

      – А вот до этого мне нет никакого дела. Может, кто-то из старых друзей согласится вам помочь?

      Момент для истерики был идеальный, но она уже успела забыть, как это делается. И подплыла к нему, чуть покачивая бедрами, хотя кости болели, как у столетней старухи.

      – По-моему, вы не совсем связно мыслите. Я уже потеряла трех мужей и один комплект родителей, так что если действительно жаждете возмездия, советую придумать нечто помасштабнее, чем какая-то жалкая подъездная дорожка.

      – Бьете на жалость?

      Тут он прав. Именно так оно и выглядело, и ей захотелось откусить собственный глупый язык. Но она просто повернулась, подняла воротник куртки и направилась к двери.

      – Идите на хрен, мистер Берн. И пропади она пропадом, ваша жалость.

      Она едва успела сделать три шага, как почувствовала аромат дорогого одеколона. Сердце гулко стукнуло о ребра, когда он схватил ее за руку и повернул к себе.

      – Тогда как насчет такого воздаяния?

      Его холодное жесткое лицо напоминало физиономию Даррена Тарпа в тот день, когда он избил ее, но на уме у Колина Берна было насилие несколько иного рода. Прежде чем она успела опомниться, его темная голова опустилась, и он завладел ее губами в беспощадном, безжалостном поцелуе.

      Поцелуи… Так много поцелуев. Прикосновение гладкой щеки ее обожающей матери. Сухие поджатые губки тети Таллулы. Сочившиеся сексом ласки Райана. Даррен был мужчиной на солнечные дни, да и целовался паршиво. Пьяные слюнявые поцелуи Сая и ее собственные, пропитанные джином. И поцелуи вереницы мужчин, которые она едва помнила, за исключением того, что все они отдавали отчаянием. Спасение пришло в форме поцелуев Эммета, полных доброты, потребности в ней, страха и в самом конце – смирения.

      Последний поцелуй она получила от его дочери Дилайлы, которая обхватила ее за шею и оставила влажный след на щеке: «Я люблю тебя больше всего на свете, моя Шугар Бет».

      Но такого поцелуя ей еще не доводилось ощущать. Холодного. Расчетливого. Призванного унизить.

      Берн не торопился восстановить справедливость. Он сжимал ее подбородок: не больно, но ровно с такой силой, чтобы заставить приоткрыть рот и впустить его язык. Она не отвечала. Не сопротивлялась.

      Ему