Обломов. Иван Александрович Гончаров

близком человеке! – с ненавистью возразил Тарантьев. – Что он тебе за родня такая? Немец – известно.

      – Ближе всякой родни: я вместе с ним рос, учился и не позволю дерзостей…

      Тарантьев побагровел от злости.

      – А! Если ты меняешь меня на немца, – сказал он, – так я к тебе больше ни ногой.

      Он надел шляпу и пошел к двери. Обломов мгновенно смягчился.

      – Тебе бы следовало уважать в нем моего приятеля и осторожнее отзываться о нем – вот все, чего я требую! Кажется, невелика услуга, – сказал он.

      – Уважать немца? – с величайшим презрением сказал Тарантьев. – За что это?

      – Я уже тебе сказал, хоть бы за то, что он вместе со мной рос и учился.

      – Велика важность! Мало ли кто с кем учился!

      – Вот если б он был здесь, так он давно бы избавил меня от всяких хлопот, не спросив ни портеру, ни шампанского… – сказал Обломов.

      – А! Ты попрекаешь меня! Так черт с тобой и с твоим портером и шампанским!

      На вот, возьми свои деньги… Куда, бишь, я их положил? Вот совсем забыл, куда сунул проклятые?

      Он вынул какую-то замасленную, исписанную бумажку.

      – Нет, не они!.. – говорил он. – Куда это я их?..

      Он шарил по карманам.

      – Не трудись, не доставай! – сказал Обломов. – Я тебя не упрекаю, а только прошу отзываться приличнее о человеке, который мне близок и который так много сделал для меня…

      – Много! – злобно возразил Тарантьев. – Вот постой, он еще больше сделает – ты слушай его!

      – К чему ты это говоришь мне? – спросил Обломов.

      – А вот к тому, как ужо немец твой облупит тебя, так ты и будешь знать, как менять земляка, русского человека, на бродягу какого-то…

      – Послушай, Михей Андреич… – начал Обломов.

      – Нечего слушать-то, я слушал много, натерпелся от тебя горя-то! Бог видит, сколько обид перенес… Чай, в Саксонии-то отец его и хлеба-то не видал, а сюда нос поднимать приехал.

      – За что ты мертвых тревожишь? Чем виноват отец?

      – Виноваты оба, и отец и сын, – мрачно сказал Тарантьев, махнув рукой. – Недаром мой отец советовал беречься этих немцев, а уж он ли не знал всяких людей на своем веку!

      – Да чем же не нравится отец, например? – спросил Илья Ильич.

      – А тем, что приехал в нашу губернию в одном сюртуке да в башмаках, в сентябре, а тут вдруг сыну наследство оставил – что это значит?

      – Оставил он сыну наследства всего тысяч сорок. Кое-что он взял в приданое за женой, а остальные приобрел тем, что учил детей да управлял имением: хорошее жалованье получал. Видишь, что отец не виноват. Чем же теперь виноват сын?

      – Хорош мальчик! Вдруг из отцовских сорока сделал тысяч триста капиталу, и в службе за надворного перевалился, и ученый… теперь вон еще путешествует! Пострел везде поспел! Разве настоящий-то хороший русский человек станет все это делать? Русский человек выберет что-нибудь одно, да и то еще не спеша, потихоньку да полегоньку, кое-как, а то на-ко, поди!

      Добро бы в