Обломов. Иван Александрович Гончаров

скажи-ка?

      Давно ли ты был в театре? К каким знакомым ходишь ты? На кой чорт тебе этот центр, позволь спросить!

      – Ну как зачем? Мало ли зачем!

      – Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек – играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?

      – Полторы тысячи.

      – А там тысячу рублей почти за целый дом! Да какие светленькие, славные комнаты! Она давно хотела тихого, аккуратного жильца иметь – вот я тебя и назначаю…

      Обломов рассеянно покачал головой в знак отрицания.

      – Врешь, переедешь! – сказал Тарантьев. – Ты рассуди, что тебе ведь это вдвое меньше станет: на одной квартире пятьсот рублей выгадаешь. Стол у тебя будет вдвое лучше и чище; ни кухарка, ни Захар воровать не будут…

      В передней послышалось ворчанье.

      – И порядка больше, – продолжал Тарантьев, ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу – нет, уксусу не куплено, ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде – ну, мерзость! А там женщина будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему дураку, Захару…

      Ворчанье в передней раздалось сильнее.

      – Этому старому псу, – продолжал Тарантьев, – ни о чем и подумать не придется: на всем готовом будешь жить. Что тут размышлять? Переезжай, да и конец…

      – Да как же это я вдруг, ни с того ни с сего, на Выборгскую сторону…

      – Поди с ним! – говорил Тарантьев, отирая пот с лица. – Теперь лето: ведь это все равно, что дача. Что ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?.. Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород – ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас же до обеда слетаю к ней – ты дай мне на извозчика, – и завтра же переезжать…

      – Что это за человек! – сказал Обломов. – Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону… Это немудрено выдумать. Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу, так менять-то не хочется..

      – Это кончено: ты переедешь. Я сейчас еду к куме, про место в другой раз наведаюсь…

      Он было пошел.

      – Постой, постой! Куда ты? – остановил его Обломов. – У меня еще есть дело, поважнее. Посмотри, какое я письмо от старосты получил, да реши, что мне делать.

      – Видишь, ведь ты какой уродился! – возразил Тарантьев. – Ничего не умеешь сам сделать. Все я да я! Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома!

      – Где письмо-то? Захар, Захар! Опять он куда-то дел его! – говорил Обломов.

      – Вот письмо старосты, – сказал Алексеев, взяв скомканное письмо.

      – Да, вот оно, – повторил Обломов и начал читать вслух.

      – Что ты скажешь? Как мне быть? – спросил, прочитав, Илья Ильич. – Засухи, недоимки…

      – Пропащий, совсем пропащий человек! – говорил Тарантьев.

      – Да отчего же пропащий?

      – Как