Динка прощается с детством. Валентина Осеева

Динки заливает румянец, она не знает, что сказать, и от смущения готова провалиться сквозь землю. На ее счастье, пан уже оглядывает лошадь.

      – А это все та же моя одноглазая Прима? Сколько же ей лет сейчас? – Он с видом знатока смотрит зубы лошади, поднимает копыта, гладит ее блестящую шерсть. – Лошадь в прекрасном состоянии! Кто же это за ней так ухаживает?

      – Зимой Ефим, а летом я сама и купаю ее, и чищу, – с гордостью говорит Динка.

      – Какой это Ефим? – хмурясь, спрашивает пан, обернувшись к приказчику.

      – Это ихний сосед, Ефим Бессмертный, он рядом с ними живет, – заискивающе поясняет Павло.

      Пан Песковский полуполяк-полуукраинец, он называет Динку панночкой, по-польски, но говорит чисто по-русски; на нем вышитая украинская рубашка, высокие сапоги и накинутый на плечи синий жупан.

      «Как только что из украинского театра, – придя в себя, думает Динка. – Настоящий театральный пан, и лицо такое холеное, панское, только усов нет и волосы редкие». И держится пан как на сцене, высокий, плечистый; рядом с ним приказчик Павло кажется таким низкорослым и плюгавеньким, что Динке даже не верится, что он, как говорят люди, гнет подковы руками.

      – А панна все такой же лихой наездник? – улыбаясь, спрашивает пан Песковский и, не давая Динке ответить, быстро добавляет: – Но теперь уже нужно ездить в седле. У меня есть английское дамское седло. Я сегодня же, на правах соседа, пришлю его вам.

      – Нет, спасибо! Я не умею ездить в седле! Я уже привыкла! – мотает головой Динка.

      – Да это же очень удобно. Я могу дать вам несколько уроков, и потом… это же гораздо приличнее для молоденькой панны!

      Динка снова вспыхивает краской стыда и злости.

      – А я не хочу! Я буду ездить так, как езжу! – сердито и упрямо говорит она, дергая поводья.

      Но пан поспешно останавливает лошадь.

      – Одну минутку! Я же не хотел вас обидеть, – удивленно глядя на нее, говорит пан. – И я не предлагаю вам покупать у меня седло, я с удовольствием отдам его вам, потому что в моем доме нет женщин и мне оно совершенно лишнее. Так за что же вы рассердились?

      – Да нет, я не рассердилась! Просто я не могу ездить боком! Ну чего это ради…

      Но пан Песковский прерывает ее слова громким хохотом и, придерживая ее руки с поводьями, весело говорит сквозь смех:

      – Ну в следующий раз я буду осторожнее!

      – А следующего раза не будет, – сухо говорит Динка. – Я не люблю, когда надо мной смеются! – Она резко дергает поводья, и Прима, вскинув задние ноги, с места берет в галоп.

      Пан Песковский еще что-то кричит ей вслед, но Динка, не оглядываясь, вылетает со двора экономии.

      «Черт бы его подрал с его седлом! И чего он пристал ко мне, старый дурак!»

      Пан Песковский совсем еще не старый, но у него на висках заезды – это значит лысый; а лысый – это все равно что старый. Но Динка ругается не оттого, что пан лысый, и не оттого, что он предлагал ей седло. Динка недовольна собой. Во-первых, она вела себя невежливо и глупо, а во-вторых, юбка у нее не