Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016. Коллектив авторов

культурой. Как тут не вспомнить Анну Ахматову, которая сказала, что быть может, вся поэзия – это одна великолепная цитата. И как всякая высокая поэзия, эта поэзия автобиографична. И как же широка содержательность этой автобиографичности.

      Внутри чужой Родины

      Внуков и правнуков тех, чья история – от варваров до Люфтганзы,

      Вот она какая – как спящий ребёнок, трогательная и безмятежная!

      Любо мне прикоснуться к люльке её крепостей и соборов,

      Лоб готический её поцеловать…

      Как после этих строк не вспомнить Достоевского, который устами Версилова утверждает: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была отечеством нашим, как и Россия… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!» Когда-то Юрий Олеша написал в дневнике, что как все большие люди, Маяковский был добрым человеком. И это абсолютно справедливо. Справедливо это и по отношению к автору стихов нашей книги. Именно доброта – важнейший признак христианской цивилизации. Доброта русского крестьянина, доброта святого Франциска, доброта православных старцев-затворников, доброта великих поэтов, которая сквозит в стихах, даже самых личных, стихах о любви и разлуке, о торжестве и катастрофе.

      И сердце то уже не отзовется,/на голос мой, ликуя и скорбя,/ все кончено… И песнь моя несется/ в пустую ночь, где больше неттебя…

      Доброта эта иногда буквально не присутствует в стихах, но она является их основой, фундаментом, даже в пейзаже, даже в трагедии. Вот строки поэта, опирающиеся на воспоминания о блаженном детстве, выявляющие суровое время и благие надежды или разочарования:

      Это было, когда ещё звали друг друга – товарищ,

      Эра милосердия должна была наступить вот-вот,

      Эхо революции было в те дни ещё звонким, как девический смех,

      Эх, а завтра – Великая Отечественная война.

      Эзра Паунд ещё не якшался с фашизмом,

      Эзоповым языком Зощенко ещё вовсю соловьем заливался

      Эсэсовцы ещё не повесили этих девчонок…

      Но не только абстрактное добро, в этих стихах так много конкретной поэтичности, так много узнаваемого.

      Я хорошо знал этого человека, бывал у него в гостях, в квартире на Кропоткинской, беседовал с ним, учился у него – это Николай Иванович Харджиев. Ему посвящено стихотворение «Золотой век»:

      Любимые ученики Малевича за его супрематическим гробом в исполнении Суетина,

      Чьи абстракции напоминали иконы,

      Чьи живописные и авангардистские слоны разбрелись по его жёнам…

      Перебежавшие от Шагала слетающими витебскими евреями,

      Прескверным характером даже в триумфальном Париже оплакивавшем иудушек-учеников…

      В этой книге собрано многое из всечеловеческого творчества, иные строки напоминают мне плиты Реймского собора. Я видел этот собор, стоял перед ним, и час, проведенный перед его порталом, не забуду никогда.

      Своеобразие, оригинальность поэта более всего определяется его собственной,