Опасная привычка заглядывать в окна. Елена Львовна Костадинова

жизнь у меня были всего три ляпа. Один из них, этот злополучный отчет о конференции. Если честно, я в тот день был подшофе.

      Первый же в моей жизни ляп был вот какой. В одном из материалов я написал примерно следующее: «А народ наш зол и завистлив. Пусть у меня дом сгорит, лишь бы на соседский сарай перекинулось»! Материал прошел, вызвал кой-какой резонанс. Но такого, ни я, ни мой редактор (я работал тогда в другой газете – пожиже нынешней), с которым отношения у меня не очень-то складывались, не ожидали.

      Цвет лица этого дедка – иззелена-желтый, прозрачно намекал на жалкие остатки печени. Сперва он зашел к редактору, вскоре дверь моего кабинета открылась. И редактор, победительно улыбаясь, ввел этого старика с разлитием желчи. «Вот, – сказал редактор, – Виктор Иванович, разберитесь, пожалуйста».

      Я напрягся. Улыбка шефа ничего хорошего не предвещала. Я не просто напрягся, но и сходу, чисто интуитивно, включил все свое обаяние.

      Я не отключал его в течение двух с половиной часов, и мы с посетителем расстались лучшими друзьями. Приходил же старик, чтобы объявить, что собирается подавать на меня в суд от имени народа, который я назвал злым и завистливым. Времена были те, когда старики еще не думали, как не умереть с голоду, власть еще делала реверансы в их сторону. И процесс по делу ретивого журналиста мог стать громким и показательным.

      Уж не знаю, чем его задело это место в моем материале, может, были какие-то воспоминания о соседском сарае? Как бы то ни было, ушел он от меня убежденным, что народ у нас да-таки, завистливый.

      – Но, не весь народ! – поднимал он артритный палец, продвигаясь к двери.

      – Ну, ясное дело, не весь, – соглашался я, ненавязчиво двигая его к выходу из кабинета…

      Шеф на планерке казался разочарованным.

      В уши мне гундосил милицейский чин: «кадровый состав моего отдела недоукомплектован», и мне нужно было повернуть эту лабуду по-человечески. Я не мог написать попросту: «У меня не хватает людей», потому что стиль респондента такой гениальной простоты не предполагал. Нет, мне надо было вывернуть фразу так, чтобы оставить милицейский лексикон, посему проще всего было написать: «Мой отдел укомплектован не полностью». Обычно я пишу как надо, но оставляю стиль интервьюируемого субъекта. И, когда я приношу интервью на подпись, на лицах респондентов читается самодовольство – вот я какой грамотный и умный!

      Я потел над расшифровкой, Валерка быстро шуршал клавишами, иногда хмыкал. За что я ценил его – так это за чувство юмора. Продолжая ассоциативную цепочку, я перевел взгляд на игрушку на притолоке, и отогнал родившуюся мысль: «Да ну, зачем и главное, как»? Мы же вчера вместе… А что ему стоило встать пораньше? А потом вместе со мной подойти к двери. Он же обычно опаздывает, а сегодня…

      Валерка закончил материал, пощелкал мышью, исправляя ошибки, кресло его сделало мягкий поворот. Он заглянул мне в глаза и произнес,

      – Это