Арлекин и скорбный Экклезиаст. Фаина Раневская

что собеседнице просто неймётся выдать в ответ какую-нибудь колкость. Что та и делает, правда ограничивая свою тираду стандартной, штампованной заготовкой: «А я вот не могу ответить вам таким же комплиментом!» На что тут же получает от Раневской припечатывающее: «А вы бы, как и я, – соврали!»

      Думаю, многие (обстоятельно поразмышляв!) начинали откровенно избегать столь «опасную» собеседницу. Ну, а как ещё – если той претит политес, да к тому же может в любой момент внезапно начать «резать правду-матку».

      Думаю, здесь достаточно всего одной, но наглядной иллюстрации. Ответственный работник советской литературы, поэт и функционер, на бегу поздоровавшись в Доме актёра, чисто формально поинтересовался «свысока»: как, мол, ваши дела, Фаина Георгиевна? Бедный… Привык ведь к дежурному «хорошо» или «ничего»! (Сейчас, порой, сразу спрашивают: «А как ваше «ничего»?» – подчёркивая, что другой ответ как-то и не особо ожидается.)

      Реакция Раневской – как всегда непредсказуемая! – соответствующая: проучить «формалиста». Могла, по обыкновению – просто «послать в задницу». Но в этот раз – устроила мини-спектакль. Вцепилась в «неравнодушного» и, не отпуская, стала «картинно благодарить»: «Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдём в сторонку, и я вам с удовольствием обо всём расскажу… Я вас задержу ненадолго: минут сорок, не больше!» Визави – что есть сил вырываться: мол, на заседание опаздываю, нет времени…А затем – спасаться бегством. «Зачем же тогда спрашивать, как я живу?! – назидательно прокричала ему вслед Раневская своим фирменным «баском».

      Резонно… И главное – окружающие, невольные свидетели поистине театральной сцены, услышали! А «ответственный литсотрудник», уверен, стал с этого дня обходить Раневскую окольными путями.

* * *

      Сейчас, когда из жизни ушли уже практически все современники Фаины Раневской, можно встретить предположения-утверждения о «желчной, злой на весь свет старухе». Думаю, это далеко от истины. Если вчитаться в её строки: «Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!» – то понимаешь, что подобные обвинения, как минимум, не до конца убедительны.

      Хорошо, соглашусь, – возможно, что бывала и злой: «наплывами». В моменте, будучи оскорблённой – не лично, а именно «в лучших чувствах и чаяниях», – тогда… вполне!

      Хотя и это объяснимо. Когда читаешь: «В театр хожу, как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие, ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные старухи!» – то понимаешь, что дошедшие до нас остроты Раневской – это всего лишь малая капля негодования в том море гнева, какое она бы могла излить. А в основном, большей частью – терпела. Знала, что попытаются «изжить», что не дадут ролей («Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки…»), что будут плести интриги, шушукаться за спиной, писать доносы и кляузы.

      «Главное в том, чтоб