Вечна только тьма. Из пыли времен. Павел Александрович Васильев

наплечниках. Кольчужные рукава хауберка натянулись, облегая бугристые предплечья, не в состоянии скрыть могучего телосложения.

      От мужчины веяло силой, и не только той, что доступна глазу, но и другой – Истинной, которую в древности называли Атейа, а теперь невежественно именовали «магией».

      Левый кольчужный рукав задран до локтя вместе с льняной рубахой; полусогнутая рука, вытянутая перед собой, нависла над золотой чашей, украшенной письменами; по запястью струилась багровая жидкость, рябью расходясь по поверхности в почти заполненном сосуде. Борода «косичкой», перехваченная серебристой лентой, двигалась в такт челюсти – слова неразличимым шепотом слетали с губ. Непроницаемо-черные глаза сверкали, словно два обсидиана, но отражалось в них исключительно пламя.

      Чаша заполнилась почти до краев, мужчина оперся кулаком на алтарь, несколько капель скользнули на пол; рассеченная плоть на руке быстро затягивалась, не оставляя ни рубца, ни шрама, ни царапины.

      Багровая поверхность дрогнула, зарябила, разошлась кругами, как от брошенного камня; пламя свечей колыхнулось чуть сильнее, хотя ничто не тревожило воздух.

      – Дитя Солнца скоро придет! – произнес воин еле слышно. – Все почти готово…

      Мужчина внимательно вглядывался в глубину багровой жидкости, наполнявшей чашу, уши подрагивали, лицо напряглось. Кровь билась в золотые стенки, но ни один посторонний звук не нарушал тишины. И все же челюсть сжалась, крылья прямого носа гневно раздулись.

      – Не нужно меня учить! – процедил он сквозь зубы.

      Пламя свечей вновь заколыхалось; иссиня-черные волосы слегка шевельнулись на затылке, словно вздыбилась и тут же опала шерсть; в чаше снова расползались круги.

      – Печать сорвана, но Сила еще не вернулась. Путь закрыт, – холодно прорычал мужчина, лицо заострилось, а из-под верхней губы мелькнули клыки. – Пройдет время…

      Чаша не дала ему договорить – круги ползли все чаще, двоились, словно вещали уже несколько голосов. Брови мужчины сшиблись, кожа на скулах натянулась, плотно облепив череп. Лицо исказилось, и в глазах полыхнул свирепый огонь.

      – Довольно! – взъярился он.

      Оглушительный рев ударил в стены зала, отскочил от темного камня, перекликаясь ринулся в коридоры. Рука наотмашь ударила чашу, кровь плеснула на гранитный алтарь, растеклась багровым пятном, капли оросили пол; звон эхом раскатился по помещению, догоняя в коридорах затухающий рев. Огонь свечей вытянулся, вспыхнул ярче, будто «глотнул» масла; черные лоскуты теней дрогнули, затрепетали.

      – Я знаю, что делаю, – тише, но не менее гневно, прорычал мужчина.

      В свете пламени мелькнула оскаленная ухмылка, молочно-белые клыки оттопырили губы. Кончики ушей заострились, волосы встопорщились. Под натянутыми рукавами хауберка заиграли могучие мускулы, перекатываясь, словно валуны, натягивая кольца и едва не разрывая кольчужную связку.

      Мужчина