Ревнивая печаль. Анна Берсенева

массивным и внушительным – теперь ей показалось, что даже плечи у него стали узкими.

      Лера никогда не спрашивала, сколько ему лет, но предполагала, что чуть за сорок. Теперь перед нею стоял мужчина под шестьдесят, выглядящий ровно на свой возраст. Даже подбородок его, когда-то тяжелый, чувственный и мужественный, придавал ему теперь сходство со старым бульдогом – наверное, из-за обвислых щек.

      – Сяду, если разрешаешь, – сказал он наконец, отодвигая соседний стул. – Правда можно?

      – Правда, – кивнула Лера.

      Она не понимала, что с нею происходит. Ладно – Андрей Майборода, он был необременительным и даже приятным воспоминанием, и к нему можно было испытывать жалость. Но Стас… Герой ее ночных кошмаров, человек, похитивший Аленку, чтобы получить ее, Леру… И те страшные часы в его спальне, его тяжелое тело, его неутомимость – все, после чего она не могла и не хотела жить… Что было бы с ней тогда, если бы Митя вовремя не выбил дверь в ванную?..

      И вот теперь Лера смотрела на постаревшего, погрузневшего Стаса Потемкина – и страх ее проходил, по мере того как она вглядывалась в его лицо. Страх сменялся странным чувством, которое не было ни жалостью, ни отвращением.

      – Не знаю, что и спросить. – Стас потер лоб ладонью. – Как дела – вроде неловко…

      – А другое что-нибудь – ловко? – усмехнулась Лера.

      – Да, правда… Можно, я у тебя выпью за столом?

      Стас вскинул на нее глаза, ожидая ответа.

      – Мне все равно, – пожала плечами Лера. – С каких пор ты стал спрашивать разрешения выпить?

      Официант принес Лере бифштекс, поставил прибор для Потемкина, налил ему водку.

      Лера смотрела, как мелькают над столом руки официанта, как булькает в рюмке водка; в таком состоянии, как сейчас, она всегда замечала мелочи.

      Потемкин торопливо опрокинул рюмку и достал из золотого портсигара «беломорину». Лера заметила, что руки у него дрожат.

      – Опять на «Беломор» переключился? – без интереса спросила она.

      – Да, Сибирь подействовала… Вспомнил молодость. Я же в Сибирь уехал, когда…

      – Прекрати, – поморщилась Лера. – Мне неинтересно, куда ты уехал и что ты делал.

      – Не могу, Лера! – сказал он вдруг с такой страстью, которой, казалось, невозможно было ожидать от него – обрюзгшего, тяжелого. – Не могу больше в себе держать! Я же только вчера приехал – и все хожу кругами… Во двор твой вечером заходил… Я только для того и приехал – тебя увидеть…

      – Вот что, Стас, – сказала Лера, глядя прямо ему в глаза своими сузившимися беспощадными глазами. – Если ты еще произнесешь что-нибудь на эту тему, я тарелку разобью о твою голову.

      – Разбей! – тут же согласился он. – Господи, да я только рад буду. Что тарелку – голову разбей, спасибо тебе скажу! Я же, Лера… Нет, ты послушай, минутку только послушай! – воскликнул он, заметив ее протестующий жест. – Я понимаю, простить ты меня не можешь, и не прошу. Я только сказать хочу: ты не думай, что я от всех ушел, как колобок. То есть да – как колобок и ушел