Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова. Игорь Фарбаржевич

переглянулись:

      – Мы к Пушкину, – официальным тоном объявил Штернер. – К Александру Сергеевичу.

      Но дворник и на этот раз не спешил отпирать засов. За домом продолжался надрывный собачий лай.

      – Цыть, Цезарь! – крикнул он жёстко. Собачий лай оборвался, превратившись в нетерпеливое поскуливание.

      – Нет его здесь! – наконец ответил старик.

      – А скоро ли будет? – поинтересовался Штернер.

      – Кто ж его знает, барин? Четвёртый год, поди, как здесь не живёт.

      – Как не живёт?! – изумлённо воскликнул Атаназиус.

      – Уехали они с женой из Москвы. С тех пор ни разу не приезжали…

      – А куда уехали?… – в растерянности спросил Штернер.

      – Об этом мне не докладывали… Может, фрау Анхель в курсе…

      – Кто это фрау Анхель?

      – Анна Гансовна, наша экономка.

      – А можно её увидеть?

      – Чего ж нельзя?… Входите! – разрешил на это раз дворник, отпирая калитку. – Вы кто, прошу прощенья, будете?

      – Скажите, что книгоиздатель Атаназиус Штернер из Германии… Со своей невестой.

      Татьяна тут же вспыхнула, но осознав неопределённость ситуации, смолчала.

      Впустив гостей во двор, дворник запер калитку и провёл их к особняку.

      – Ждите, передам…

      А сам скрылся за тяжёлой дубовой дверью парадного подъезда. Над низким крыльцом висел, будто в воздухе, изящный металлический навес, сплетённый по бокам из витых чугунных прутьев.

      Рядом с подъездом сидел у собачьей будки на цепи рыжий лохматый пёс с добродушной мордой – настоящий «дворянин» дворянской усадьбы. Увидев гостей, он гостеприимно завилял пушистым хвостом и уже залаял повеселее.

      – Свои, Цезарь! – успокоил его Штернер.

      Татьяна достала из дорожной котомки остатки пирога и бросила их псу.

      Тот обнюхал угощение, но не поспешил его съесть, а улёгся рядом на снег и только тогда распробовал.

      Со всех сторон просторный дом окружал небольшой уютный сад, припорошенный инеем. Деревьев было много, а вдоль ограды белели ягодные кусты. Внутри сада, у резной беседки, в которой наверняка летом хозяева пили самоварный чай и вели светские беседы с гостями, стояла снежная баба – с картофельным носом, глазами-углями, закутанная в деревенский платок, из-под которого торчала прядь волос из пакли.

      – Какая смешная! – рассмеялась Татьяна. – Мы в своём дворе, в Вязьме, тоже лепим такую же каждую зиму. А у вас, в Германии, снежных баб лепят?

      – Там лепят снеговиков, – ответил Атаназиус, – с огурцом вместо носа. Иногда с усами и бородой, с тростью или зонтом в руке, но обязательно в котелке.

      Татьяна обвела взглядом дом и флигель:

      – Хорошие хоромы у Александра Сергеевича! Большие, просторные!

      – И тёплые, наверное, – согласился с ней Штернер, обивая от холода один носок сапога о другой.

      – У поэтов должны быть тёплые дома, – сказала Татьяна.

      – И не только у поэтов, – добавил он.

      Чего не знали наши герои, так это то, что сии «хоромы» принадлежали не Пушкину,