ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших. Сен Сейно Весто

ее самому, ее составят и зададут со стороны, чего бы проще, не понимал он, нормальных детей вообще-то с ранних лет учат, как можно перепрограммировать сознание на предстоящее время суток и потом облиться для задействования механизма холодной водой. Его собственному утру предписывалось быть только неповторимым. К списку с детства омытых потом непонятностей Гонгоры относилась еще одна, стойкая и не вполне привычная: он не выносил похвалы извне. За ней обычно следовал некий приторный подтекст, неприятно приоткрывая иную, темную сторону слов, их дно, слишком часто все, что говорилось ему, говорилось для себя – и для ушей других, то есть, в конечном счете, тоже для себя, им же зачастую только пользовались: называя, его приручали. Собственно, он во всем этом не нуждался – в этом нуждались они. Удивительно, что точно так же поступали племена, беззаботно пребывавшие на доисторической ступени развития, укрощая на собственные нужды незнакомого враждебного духа и делая из него безвредный тотем. Очевидно, в том сказывались особенности воспитания его детских лет.

      Помимо того, акт одобрения, по-видимому, бессознательно увязывался у них с потребностью называя – владеть, с одной и той же задней мыслью быть в конечном итоге выше. Реальной же, и не соизмеримо более высокой, ценностью в его глазах обладала лишь его собственная себе похвала. Наверное, потому что служила редчайшим исключением и в исключительных случаях. Он не принадлежал маленьким радостям мира, и они не принадлежали ему. Получилось так, что еще с детства он был научен с осторожностью и некоторой брезгливостью относиться ко всему, что подпадало под категорию слабости. Он чувствовал в этом что-то такое, от чего непроизвольно срабатывал инстинкт самосохранения. Слабость в силу своей природы должна была жить по своим законам, чтобы выжить, потому ему казалось неразумным оставлять ее позади незащищенной спины. Большей предусмотрительности не проявил бы и пробирающийся через минное поле. Окольными путями, от одной потери к другой продвигаясь к своему тотему огромного чистого леса, он не усматривал в том ничего забавного, он смотрел с заученным обхождением и осторожностью на всех этих производителей отравленных дымов, всякого рода воскурителей травок и табака, и присущая ему обычная ирония сменялась скукой, все это несло на себе едва прикрытое бесстыдное клеймо слабости, он рассуждал просто, как был приучен: кто-то курит, этот кто-то не в состоянии бросить, всё из серии сопутствующих пояснений – понятные оправдания, не больше, то есть рефлексия слабого. Слабые же, по его глубокому убеждению, были достойны опасения, но не были достойны внимания – и оставались неинтересны, так как были законченными, завершенными, отрисованными. Касательно же вопросов собственной эволюции развития он никогда особенно не сомневался, что представленный здесь в его лице крайне редкий, по его наблюдениям, тип сторонних наблюдателей обречен