Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер

удовольствии!

      Рэкхэм силится припомнить соответствующие критические отзывы.

      – Сын моряка, не так ли? – решается спросить он.

      – Сирота, сирота, – восторженно, как будто лучше этого ничего не бывает на свете, сообщает она. – Стал учителем в армейском сиротском приюте. Но поэма его просто чудо, мистер Хант!

      – Я определенно постараюсь найти время… нет, я найду время, чтобы ее прочитать, – обещает он, однако Конфетка склоняется к его уху, дабы избавить его от этих хлопот.

      – Глаза огня, – горловым гортанным шепотом, достаточно громким, впрочем, чтобы перекрыть звуки песни и разговоров вокруг, —

      С желаньем гладным вперились в меня;

      Из пасти Смерти, полнясь смрадным зноем,

      Неслось дыханье, хриплое и злое;

      Клыки и когти, хладные персты

      Тянулись из древесной темноты;

      А я все шел, дитя суровых бед,

      Где нет надежды, там и страха нет[22].

      И Конфетка, задохнувшись от охвативших ее чувств, потупляет взгляд.

      – Поэзия слишком сумрачная, – замечает Уильям, – чтобы годиться в избранницы столь прекрасной юной женщины.

      Конфетка печально улыбается.

      – Жизнь порою бывает сумрачной, – говорит она. – В особенности когда тебе не удается найти достойного собеседника – подобного вам, сэр.

      Уильяма так и подмывает сказать ей, что, на его взгляд, «Новый лондонский жуир» и близко не подошел к настоящей оценке ее совершенств, однако на это он не решается. Взамен они говорят и говорят об Истине и Красоте, о сочинениях Шекспира, о том, существует ли в наши дни осмысленное различие между шляпкой и просто маленькой шляпой.

      – Вот смотрите, – произносит Конфетка и обеими руками надвигает свою шляпку на лоб. – Это шляпа! А теперь… – Конфетка сдвигает ее назад, – теперь это шляпка!

      – Волшебство, – улыбается Уильям. И действительно – волшебство.

      Произведенная Конфеткой демонстрация нелепости моды приводит ее волосы в еще больший, чем прежде, беспорядок. Густая челка, теперь уже просохшая, спадает, высвободившись, ей на лоб, заслоняет глаза. Уильям, наполовину с отвращением, наполовину с обожанием, смотрит, как она, до последних пределов выпятив нижнюю губу, дует снизу вверх на волосы. Золотисто-рыжие пряди вспархивают над челом Конфетки, и вновь открывшиеся взорам Уильяма глаза девушки почти потрясают его тем, как далеко они расставлены, совершенством того, как далеко они расставлены.

      – Я чувствую себя словно на первом свидании, – говорит он, полагая, что эти слова заставят ее рассмеяться.

      Однако она отвечает с полной серьезностью:

      – Ах, мистер Хант, как лестно мне знать, что я порождаю в вас подобное ощущение.

      Последнее слово на миг повисает в продымленном воздухе, напоминая Уильяму, зачем он сюда пришел и почему искал именно Конфетку. Он снова представляет себе то долгожданное –

22

Перевод Сергея Ильина.