Механизм Жизни. Генри Лайон Олди

нужно мне твое золото, Мирча-разбойник. Не из жадности пришел, от скуки. От такой скуки, что смерти хуже. Хочешь – гони, хочешь – выслушай.

      Сели упыри на сырую траву, вынули из-за кушаков люльки. Достал князь огниво. Чиркнул – раз, другой. Красный огонек высветил мертвые лица. Спрятался Царь-Месяц, сгинула во тьме Полярная звезда. И огонек пропал – испугался того, что миру явил.

      Анатолийский табак, конфискованный у турков-купцов, пах серой.

      – Кличут меня ваши Казимиром Черные Очи. Почитают за арам-баши, три четы подо мной ходят. Родом я из земель литовских, что прежде в Речь Посполитую входили…

      Укрыли тучи долину. Сгинул Тотенталеш. Замолчал филин, уступив место холодному ветру. Тот ухать не умел, зато свистеть был горазд. Курится трубка за трубкой. Тянется к небу серный дым.

      – Не пугал бы я тебя, Казимир. Не из пугливых ты. Только плохи твои дела, парень. Совсем никакие. Пропадешь скоро. Хлопцев погубишь – и сам сгинешь. Худо быть мертвяком, упырем – хуже. А ты не мертвяк, не упырь и не человек живой. Один лишь Maestru Necurat, не здесь будь помянут, ведает, какая беда с тобой стряслась. Поклонись ему, а? Глядишь, ответ даст.

      – А под хвостом ему поцеловать не надо? Не верю я твоему Хозяину, Мирча. Никому не верю. Разве что одному датскому полковнику, но он сейчас в Америке угрей ловит. Думаю, не поспеет к сроку. Только это я и без твоей мудрости знаю…

      Сквозь тьму – красные точки-угольки.

      – Мало ты знаешь, Казимир-сопляк. Ни жить, ни помирать не выучился. Думаешь, я тут клад стерегу? На что он мне, мертвому? Висит, как жернов на шее, упокоиться не дает. Вот и хожу, чтобы отдать его первому встречному дурню. Объяснить по-честному и отдать. Дюжину встретил – все отказались. Думали, отпущу с миром – в жизнь, на свет ясный… Таков он, мой клад: возьмешь, не возьмешь – все едино пропадать. А тебе скажу: бери. Хуже не будет, а твоим парням долгой жизни не обещано. Пусть напоследок порадуются, в кабаках столы червонцами украсят. Здесь он, клад, за кустами. Бери! И будет тебе подарок особый…

      Костлявая рука потянулась к кушаку, достала что-то длинное, темное.

      – Не ты первый, Казимир, в такой беде мучишься. Оставил мне прадед эту пистолю – на крайний случай. На три сердца она заклята: кровью, правдой, обидой. Все в ней – и жизнь твоя, и смерть. Понял ли?

      – Нет, – честно ответил Волмонтович.

      И – только зря голос потратил. Никого рядом с ним, лишь дым над травой. Потянулись пальцы ко лбу – крестное знамение сотворить…

      – Гу-у-у! – встревожился филин, и князь вовремя остановил руку.

      Из скверной стали ковали Мирчин ятаган. Клинок проржавел насквозь, осыпался кусками в траву. Золото не подвело – осмелев, месяц прянул из-за тучи, высветил тусклую рукоять. Возле злата, для пущей верности, две мертвые головы – смотрят пустые глазницы в ночную тьму. На одной рыжие волосы уцелели, от другой – две половинки остались, как от ореха.

      Поглядел Казимир Черные Очи на черепа. Помянул колдуна-мертвяка теплым словом. А там и подумал: головы-то две!

      Моя, выходит, третьей будет?

      3. Allegretto

      Банкет