Морские повести и рассказы. Виктор Конецкий

не жалели на нее денег. А старпом купил на всю выручку оленины, и команда была довольна.

      – И кипяток еще не остыл, наверное, – сказал старпом. – Попить можете с малиновым экстрактом.

      – Хорошо, – сказал Вольнов. Он наконец вспомнил сон, который ему снился.

      Ему приснилась Агния. И было странно, что он сразу не вспомнил сна, потому что весь перегон он думал о ней. Ему снилось, что они едут в каком-то быстром поезде, наверное «Полярной стреле», в одном вагоне, но в разных купе, потому что она не одна. С ней муж и дочка.

      И вот он сидел один в своем купе, думал о ней, и вдруг она пришла, села напротив на диван. Они молчали, глядели в окно на березовые леса, за стеклом летел дым. Потом она сказала, что очень хочет малинового льда. И на первой же остановке он сошел, бросился искать мороженщицу, нашел ее, и залил лед малиновым экстрактом, и принес его, но поезд уже ушел. Здесь он проснулся, но ему почему-то не было плохо на душе. Наверное, во сне он очень верил в то, что она любит его и простила его и что ей тоже грустно. Но это было только в первый момент после сна. А потом чувство вины перед ней вернулось.

      …Она говорила тогда, что должна что-то объяснить, что все очень нехорошо, ей теперь нет прощения, он будет о ней думать плохо. И она заплакала тогда, утром в Архангельске. Вольнову надо было уходить, он опаздывал на судно к отходу. А она плакала, и он не мог ее бросить и начинал немного злиться.

      – Я же не люблю вас, я ни капельки не люблю вас, – говорила она. А в коридоре за дверьми ее комнаты жужжал электросчетчик, и Вольнов все время слышал его то ослабевающее, то нарастающее жужжание. – И это ужасно, что все так случилось.

      – Мне надо уходить, – сказал Вольнов, и сухой язык плохо слушался его. – Не плачь. Я тебя очень прошу: не плачь. Не было ничего плохого, честное слово… Ты знаешь, вот у меня веснушки на плечах, и я всегда их стыдился, честное слово… А сегодня мне не стыдно, это первый раз в моей жизни так, ты понимаешь?

      – Глеб, вы очень смешной, – сказала она сквозь слезы.

      – Ну улыбнись тогда, – сказал Глеб и пальцем стер с ее щеки слезу. – Ведь ты была летчицей, тебе стыдно плакать, улыбнись. Я опаздываю на судно, и я не могу уйти, пока ты плачешь.

      И вдруг она перестала плакать и сказала быстро, строго, с каким-то облегчением:

      – Отвернитесь, я оденусь и провожу вас.

      Она так все время и говорила ему «вы».

      Когда они шли по улице, она была уже совсем такой же, как накануне вечером, в ресторане. Как будто ничего не случилось в эту ночь, как будто она только что не плакала.

      По утренним улицам торопились на лесобиржи, заводы, доки, стройки рабочие люди, курили свои первые папиросы и кашляли от первого дыма. В трамваях было полным-полно, такси не видно, срок отхода каравана уже наступил, но Вольнов надеялся на то, что кто-нибудь из начальства загулял вчера и отход задержится. Вольнов знал, как перегонщики веселятся перед Арктикой… Яркие флаги бились на ветру на мачтах иностранных судов вдоль бесконечных архангельских причалов, иностранцы грузились лесом. Сотни бревен и досок кружились