Биография неизвестного. Роман. Наталья Струтинская

с дымящимся носиком и корзинку с кексами. Несколько мгновений все молчали, наблюдая, как мама разливает чай по чашкам.

      – Мы можем еще обратиться к дедушке… – вдруг прервал молчание отец.

      Рассматривая маленькие черные чаинки, вальсирующие в моей чашке, я прервала его:

      – Еще чуть-чуть. Если ничего не выйдет, пойду работать в контору младшим помощником помощника.

      Зайдя к себе в комнату, я плотно прикрыла за собой дверь. Окинув взглядом комнату с незастеленной кроватью и закинутыми на высокую спинку стоявшего у стены стула несколькими летними платьями, я подошла к пуфу напротив стола, опустилась на него, повернулась лицом к окну, буря за которым постепенно успокаивалась, и стала смотреть на акварельные разводы дождя, потоками стекавшие по стеклу.

      Мама часто ругала нас с братом за бардак в наших комнатах, но никогда это не было сделано со всей серьезностью – всегда игриво-иронично, полушутя. В нашей семье вообще никто никого никогда не ругал. Все всегда делалось в согласии, сообща. Я считала эту удивительно талантливо выстроенную родителями политику в отношении друг друга и своих детей самой правильной из всех существующих. Не нужно было ни кнута, ни пряника, – нужно только, чтобы дети не боялись своих родителей. Мы с Борей никогда не испытывали страха перед отцом или тем более перед мамой: мы боялись одного – расстроить их чем-либо. Мы боялись не их гнева, а их печали.

      Нас с Борисом никогда нельзя было назвать послушными, безропотными детьми. Мы были строптивы, часто упрямы, временами вспыльчивы. По мере взросления в Борисе обнаруживались сдержанность и немногословность, однако характерность его от этого не уменьшалась – напротив, в его прямом спокойном взгляде серых глаз читались сила и настойчивость, которые едва ли можно выразить в словах. Лицо его, бывшее прямым, непроницаемым и, несомненно, красивым, всегда оставалось спокойным и даже бесстрастным. Сторонний наблюдатель мог ошибочно полагать, что видит перед собой человека равнодушного, но я, хорошо знавшая своего брата, могла с уверенностью утверждать: он был глубоким и чувственным человеком. Болтливость и поверхностная романтичность, свойственные некоторым мужчинам, едва ли украшают их. Мужественность молчалива и всегда верна своим редким, но справедливым словам.

      Я же, в отличие от брата, была более открыта для окружающих, мне был присущ задорный характер и бойкость ума, приведшего меня к золотой школьной медали и красному диплому, на который я возлагала большие надежды. Наша семья никогда не отличалась богатством – мы были самыми обыкновенными людьми, не лишенными некоторого ума и целеустремленности, поэтому в дальнейшем устройстве своей жизни я рассчитывала исключительно на себя.

      Помимо диплома, который, несомненно, на данный момент был моим главным украшением, многие считали меня довольно привлекательной, и я никогда не спорила с ними, а только как будто смущенно опускала глаза, в умилении улыбаясь. Я никогда не принадлежала к числу тех отличниц,