Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице. Елена Раскина

послужил (там-то и высмотрел его Борис Федорович орлиным взором), и на войне побывал – крови не страшился, убийством не гнушался. Страшился иного: царевича Рюриковой крови жизни лишить – слыханное ли дело?! Сам живым с такой службишки не уйдешь… Зачем боярину Годунову лишние языки?

      А не свершишь службы сей страшной – еще хуже, Борис Федорович злопамятлив да нравом лют, даром что мягко стелет! Он такое наказание неслуху удумает, что весь род его исчезнет, словно и не был никогда. С чадами, с домочадцами, с домами и всем имотом… А ведь Михайла Битяговский был многосемеен!

      Вот ежели бы волю Годунова над царевичем так свершить, как если бы он сам по случаю жизни лишился, тогда иное дело. «Бог судил, боярин Борис Федорович, чтоб было с дитем сим по твоему умышлению, – скажет тогда Битяговский. – Меня прости, ленивого раба, не сдюжил!» Засмеется Годунов и наградит щедро – он сам хитер и хитрость в подручных своих ценить умеет.

      Долго Битяговский Михайла да сын его Данилка, да племянник Качалов Никитка судили да рядили, как быть с царевичем, запивая свой страх хмельными углицкими медами. Битяговский и так, и эдак дело поворачивал, но все вкривь и вкось шло, никак не подобраться было к проклятому «царицыну щенку», как со зла да с хмельных глаз начал величать он маленького Димитрия.

      – А ежели на воде? – предлагал, не совсем ловко ворочая пьяным языком, Качалов. – Царевич с царицей на лодочке по Волге катались, а лодочка – возьми да обернись…

      – Ты, Микитка, и так умом обделен, да и тот, верно, пропил! – сердито оборвал Битяговский. – Машка Нагая нынче хоронится, никуда со щенком своим не выходит. Не пойдет она на Волгу в лодке кататься! А и пошла бы – как к ней там тайно подберешься, на реке-то? Кругом гладь да вода, да видоков тьма!

      – А коли кобеля какого с цепи отомкнуть, когда малой во дворе будет? – предложил не менее пьяный Данила Битяговский. – Набежит кобель да и порвет царевича!

      Дьяк в сердцах влепил крепкую затрещину по вихрастому затылку своего отпрыска:

      – И ты дурак, Данилка, в мать-недоумку, должно быть… Царевич кобелям из дома лакомые куски таскает, они, зубастые, перед ним аж двор хвостищами метут! На тебя кобель обратится, и поделом…

      – А ежели змейка-гадюка к царевичу в постелю заползет? – предложил, ни сколько не расстроясь, Данилка.

      – Змейку перво-наперво изловить надо! Вот тебя и отправлю ловить…

      Битяговский свесил лобастую голову и тяжело задумался, уперев взор в мису с солеными огурцами.

      – Ядом вернее всего, – пробормотал он как бы себе под нос. – Но пробовали ядом, до трех раз Волохову Василиску подсылали со склянкой, пряники на поварне покропить… Одного задатка взяла, стерва, из государевой казны по пяти рублев за ходку… То ли сбрехала, старая жаба, забздела и не налила, то ли Годунов яд порченый подсунул, то ли… Хуже всего, дружинушка моя полуумная, вот это третье «то ли»: есть у Нагих верный человечишка, что в ядах сведущ и противоядия знает!

      – Не