Хорошо и плохо было жить в СССР. Книга первая. Герман Шелков

из компании самых старших достигли призывного возраста и получили повестки. Начались проводы в армию. Каждый из них напивался и буянил – считалось, что последнее застолье «на гражданке» должно быть бурным и настолько запоминающимся, чтобы о нем можно было рассказывать в продолжение всей жизни. Просто посидеть за столом в окружении друзей и близких считалось как будто неприличным. Нужно было непременно пойти пьяным на улицу, избить кого-нибудь или ограбить. Предполагалось, что пока избитый или ограбленный гражданин обратится в милицию, и начнутся розыски, преступник будет находиться уже на призывном пункте среди сотен таких же парней, и никому в голову не придет там его искать.

      Первым четверым парням, у которых были проводы, это удалось. Они в пьяном кураже выскакивали на улицу, нападали на одиноких прохожих, мужчин 30–35 лет, невысоких и некрепких, избивали и грабили. Отсыпались и приходили в себя они уже на пункте сбора призывников. Смеялись и были очень довольны, что проводы прошли «как надо», с «доблестью». А двух других разыскали и арестовали. И вместо армии они отправились за решетку, каждый на три года.

      Мальчишки из нашего двора, которым было пятнадцать-шестнадцать, заняли место убывших в армию и стали делать все, как они. Пили пиво и портвейн, сквернословили, курили, крушили, ломали, вредили, обирали пьяных, воровали, подглядывали в окна и в душевые, учили малышей курить, заставляли повторять непристойные выражения, стреляли из рогаток по ногам женщин и девушек. А нам было по 12 лет, и мы мечтали поскорее вырасти и стать, как старшие ребята. Впрочем, мы уже тогда были заражены злобой, подлостью и равнодушием. Как и старшие парни, никто из нас ни с кем в нашем дворе не здоровался. Мы приветствовали только друг друга. И между собой говорили, используя как можно больше ругательств. От нас пахло табаком. И мы тайком пробовали пить пиво. Отец за курение бил меня ремнем, мать била разделочной доской. Но что они могли сделать, если в моем дворе я не мог вести себя иначе? Я поступал, как все.

      На майской демонстрации и на шествии трудящихся 7 ноября старшие ребята стояли на тротуаре и злорадно ухмылялись. В тот момент, когда в толпе кричали «ура», они выкрикивали свое: «Да чтобы вы подохли!» или другие выражения, которые повторять сейчас очень неприлично. Участвовать в шествии было для них немыслимо. Власть они ненавидели. И это всего-то в 15 лет! Потом они посылали нас к магазину или кинотеатру, и мы выпрашивали у прохожих мелкие деньги. Эти монеты уходили на табак и портвейн.

      Из армии самые старшие ребята нашего двора вернулись не все. Из четверых – двое. Одного убили в драке в казарме, другого судили за кражу и отправили в тюрьму. Те, что вернулись, сильно изменились. Потеряли кураж и наглость, исчезли и их злорадные ухмылки. Они стали угрюмыми. Каждый день напивались пьяными. О службе почти ничего не рассказывали, а если говорили, то лишь о том, что в армейской жизни ничего хорошего нет. Оба ругали офицеров, солдатские тяготы, заботы и все прочее. Ребята помладше тут же принимались