Год Быка. Александр Омельянюк

от упадническо-лирического, меланхолического, до оптимистического, возбуждённого, энергично-работоспособного.

      Жан очаровывал всех не только тем, о чём он пел, – о встречах и расставаниях, о счастливой и несчастной любви, о радости и печали, – но и тем, как он пел. Всем казалось, что данную песню и нельзя было спеть по-другому. Настолько были выверены и слова, и мелодия, и тембр голоса, и его интонация, настроение певца, в конце концов, включая и его поведение на сцене.

      И ещё неизвестно, что больше влияет на подвиги и творчество, на продолжение борьбы и поиски: радость или грусть, победы или поражения, надежды или разочарования, счастье или несбывшиеся мечты.

      А сколько светлых и добрых мыслей и идей родили его песни в головах его слушателей. В их числе, конечно, был и Платон. Их давно, на расстоянии, незримо что-то объединяло.

      Платона и Жана объединяло не только то, что их отцы родили их уже в зрелом возрасте, соответственно наделив разнообразными талантами, но и то, что оба они умели и любили работать не только головой, но и руками, в частности, столярничать и огородничать.

      Между родителями Жана была разница в двадцать лет, между родителями Платона – восемнадцать.

      И оба они были людьми с одной стороны неиссякаемо оптимистичными, добрыми и общительными, с другой стороны – людьми свободолюбивыми и независимыми, во всяком случае, творческими – то есть, одинокими волками, но в душе аристократами.

      И вот, спускающийся по лестнице кумир появился! Ещё на расстоянии Платон громко спросил:

      – «Жан Арутюнович! А можно у Вас взять автограф?!».

      – «Конечно!» – услышал Платон давно знакомый ему доброжелательный голос с еле различимым акцентом.

      Жан Арутюнович прошёл через пресловутую магнитную рамку, повернулся к Платону и, поставив гитару между своих ног, не отпуская своё сокровище, спросил немного растерявшегося поклонника:

      – «А кому написать? Как Вас зовут?».

      Платон заранее приготовил открытую страницу программки, на которой было обращение «Моим друзьям» и девственную, уникальную, шариковую авторучку – трёхгранную, ярко зелёного цвета. Поэтому задержки не произошло. На столике охраны маэстро уже ожидало место для автографа и «священная ручка».

      – «Платон Петрович Кочет!» – последовал привычный ответ.

      Но тут же он спохватился:

      – «Пишите Платону!».

      Жан Арутюнович так и сделал, аккуратно написав внизу страницы – Платону, и более размашисто, но кратко расписавшись.

      Только он снова поднял свою гитару, как Платон остановил его новой просьбой:

      – «Жан Арутюнович, извините! А можно пожать Вашу мужественную руку?!».

      Тот приветливо улыбнулся, внимательно вглядываясь в голубо-зелёные глаза Платона своими миндальными, почти чёрными, ласковыми глазами, чутко ответив:

      – «Конечно можно!».

      И они обменялись крепким, тёплым мужским рукопожатием. Пока Платон сиял от счастья, Жан Арутюнович одной рукой уже открывал дверь в