Аппендикс. Александра Петрова

улавливалась с помощью мышеловки перекрестного сравнения, а пространство погрешности между двумя изображениями или текстами как раз и было тем островом свободы, где ни про один образ, ни про одну запятую невозможно было бы сказать, что вот это есть то-то и то-то. Нет, оно было и то, и это, и еще что-то.

      «Пойму этот город, как все предыдущие, и – по коням!» – обещала я себе множество раз, но шли годы, углублялись две вертикальные морщины на лбу, как гром среди ясного неба, как снег на октябрьском солнечном холмике, появился серебряный волос на лобке, потом два-три заблестели на голове, а разгадка не давалась. Каждый день казалось, что вот-вот что-то должно наконец начаться. С утра дятлом в виски колотила псих-надежда: бум-бум, ясность – за поворотом, бум-бум, но к вечеру все сходило на нет. Может быть, так я проживала свой бесконечный День сурка (который я посмотрела раз пять), и для того чтобы вернуться в реальность, должна была понять, в чем именно заключалась моя ошибка? Впрочем, в местах, откуда я была родом, о весне гадали скорей по пробуждению бурого медведя, так что я, видимо, зря только тратила свое время на какого-то заокеанского крота.

      Из этого, следуя статистикам, четырехмиллионного (и неисчислимого в реальности) ландшафтного края торчали выступы, за которые цеплялись, в нем зияли впадины, в которые приходили спать, но он умудрялся отталкивать противоположным всему полюсом любое притяжение. Как и Флорин, я чувствовала себя в нем только прохожей, хотя мы знали его вдоль и поперек, и получше многих местных. Ведь им не нужно было отсиживаться в барах или прятаться от дождя и жары в церквях, вестибюлях больниц и вокзалов, помнить дни открытий выставок и бесплатных фуршетов, концертов и зрелищ, знать наиболее чистые туалеты каждого района и держать в уме место, где готовят лучший горячий шоколад, благодаря которому можно было не только наесться на весь день, но и почувствовать себя гурманом, а не просто ординарным потребителем пиццы (кстати, приноравливаясь к туристическим вкусам и уступая пиццерии новым владельцам, вешающим на месте старой вывески свои шаверма и кебаб, их с каждым годом пекли все хуже). Как и большинство пришлого люда, мы знали все входы и выходы города, любую брешь в его стенах, но он по-прежнему оставался для нас неразгаданной шифровкой. Неуловимость его была связана еще и с тем, что в нем одном размещалось множество других городов, а порой даже стран, вроде Ватикана или Яилати.

      Что касается этого последнего государства, то у него, как я уже упомянула, не было видимых и четких границ, и, концентрируясь на периферии, днем оно капельно смещалось к центру и почти полностью захватывало его ночью.

      Уже начиная с десяти вечера, паралелльно улицам с вынесенными столиками и пирующими за ними компаниями шумных аборигенов, в противоположную от центра сторону грузно шел общественный транспорт, заполненный почти не видимыми днем существами. Они суетились на кухнях ресторанов, мыли туалеты, приставали с просьбой купить то носки, то светящиеся вечером неоновым светом летающие