Аппендикс. Александра Петрова

был просто неприятен сам себе, но, пожалуй, у него больше не осталось воли, чтобы разбираться в собственных чувствах. Он разучился отличать соль островного моря от тамошней горьковатой речной воды и своих слез. Брел, как в полусне, и даже не в своем, а в тягучем сне, который снился кому-то другому. Сон пустыни, сон гор, сон случайно повстречавшегося амазигха, туманный mj-трип.

      Мобильник Амастана зазвонил только однажды, но он не ответил. Что он мог сказать? Что он недавно закопал его труп? Номер не читался. Может, это были его родные? Днем раньше пришло СМС на непонятном языке латиницей. Этот номер был тот же, что один из записанных в мобильнике. Кто-то из его катанских соотечественников? Он брал телефон в руки, крутил его в нерешительности, пока через несколько дней в нем не закончилась подзарядка.

      Лицо не высыхало, и он, как когда-то в детстве, двинул по иве кулаком, стукнулся об нее башкой, пнул, забрыкал ногами. «Эй, клопы и паучки, птицы перелетные, энергия космоса, в чем именно я провинился? Когда отошел от своего пути? Укажите мне, как вернуться на ту развилку, как перепрограммироваться с последней доошибочной точки. Слышите, прошу вас, уроды и гады, выдайте тайну, поделитесь, любимые суки-сволочи, я жить хочу, жить, а не так!»

      Нет-нет, безусловно, этому марокканцу даже повезло. Он не успел понять, что не только не был свободным, но вряд ли мог им когда-либо стать. Исчез юным, влюбленным, как полубог. Ну какая еще невеста, которая ждет, в наше время? Нашлось бы терпение подождать следующего автобуса или зеленого света светофора! Разве не лучше, что парень не дотянул до разочарования?

      Ива молчала, молчали тамариски и озерный камыш. Только река шептала что-то. По ней скользили утки, огари и казарки, а за дюнами стояли болота, и шум от тысячи перелетных птиц казался ветром.

      Он не понимал слов реки, да и вообще иногда не понимал ни одного слова. Это был не его язык, и у него не было сил напрягаться. Он шлялся по городу, не замечая жары полновесного солнца, по нескольку раз за день протискивался туда и обратно через тесный рынок, уже не удивляясь розовой цветной капусте или желтым изнутри арбузам, брел вдоль арок стены к вокзалу и, пока еще оставались деньги, в закутке за гроши покупал бутерброд с огромной конской котлетой. Где-то забивали старых кляч, и их мясо, политое уксусом, щедро приправленное жареным луком, отдавало теплотой человечности. Иногда брал несколько помидоров у мужика, сонно застывшего рядом с овощным фургончиком, и мыл их на вокзале. Можно было бы съесть их и так, но поход на вокзал был почти делом. Какое-то время он еще придумывал себе дела, чтобы не свильнуть с тропки разума. На вокзале до закрытия кемарили сумасшедшие или больные, и с ними можно было перекинуться парой слов, хотя Флорин ограничивался просто приветствием. Это они научили его проскакивать в туалет вслед за посетителем, бросившим жетон.

      Вокруг вокзала, в скверах, тоже тусовались бездомные. Многих он знал еще по тусовке, которая собиралась у питьевого фонтанчика постирать и помыться.

      Вылезали