Осень в Козлинорыльске, или Хрустальное небо сентября. Урал Биккузин

Там жили в основном работники местного депо, путейцы, местное третье сословие положительный пролетариат, и элита глава администрации, и т. д. и т. п. Окраина же откуда был родом Ванька сначала до строительства станции Рыльск была деревней Козловкой, потом поселок и деревню объединили и родился на свет новый город-сад Козлинорыльск. В Козловке в основном стояли частные дома серые и тоскливые, и такие же бараки с ржавыми протекающими железными крышами, крысами, гоняющими по баракам как у себя дома, запахом гниющей картошки, перегара и нестиранного белья. Из открытых окон слышались детский плач, матерная брань и визгливо-хрипло-удалые звуки семейных скандалов. Рыльские парни считали за великий подвиг даже днем ходить по улицам Козловки, а ночью туда без особой необходимости не совалась даже милиция.

***

      И вот вернулся я домой

      Хоть не горбатый не хромой

      Никто меня здесь и не ждет

      Кому здесь нужен лишний рот

      Я парень дерзкий озорной

      И мой карман всегда пустой

      В серый слякотный осенний день Ванька в камуфляжном бушлате, с вещмешком за спиной плелся по улицам родной Козловки к своему бараку с одной мыслью пожрать после недели в поезде впроголодь другие мысли в голову и не лезли. Свои немногочисленные деньги он пропил за три дня потом ел оставшиеся сухари с дошираком, так что домой он шел стройный и поджарый и с хорошим аппетитом. Еще не подойдя к родному крыльцу он понял что про обед можно забыть из распахнутого окна дома с выбитыми стеклами неслась разудалая песня хриплый голос, в котором чувствовался богатырский дух мощно выводил:

      – А я ехал, ах блядь ехал!

      Дребезжащий козлиный голосок подпевал:

      – И приехал, блядь приехал!

      Папаша что ли освободился: подумал Ванька, но голос на отцовский похож не был, Ванька толкнул с детства знакомую дверь. Дверь как всегда была не заперта, и он невольно отшатнулся от специфического запаха, которым пахнут бомжи и притоны, который везде и в Москве, и в Хабаровске, и в Козловке, да и по всей матушке Рассее одинаков. Ванька сквозь сизые облака табачного дыма разглядел сидящего за столом огромного рыжего мужика с огромным же пузом в синих семейных трусах до колена, на которых были какие-то странные пятна, играющего на гитаре, у которой почти все струны были целы. Напротив него сидел сухонький старичок с козлиной бородкой в грязной фуфаечке и со стаканом сивухи в руках, у стола вприсядку плясала толстая голая баба с растрепанными жирными волосами, складки жира свисали с ее боков, пот светлыми дорожками стекал по ее грязной коже:

      – Уф!, Уф!: грузно приседала она в такт музыке.

      – Давай Евстигней поддай жару, музыки хочу!

      – И приехал, блядь приехал!

      Дребезжал старичок с козлиной бородкой, неожиданно он повернул голову и увидел Ваньку.

      – Ты кто такой, касатик?

      По козлиному заблеял старичок.

      – Живу я