Собрание сочинений в шести томах. Том 5. Юз Алешковский

от трусиков Диор и другую заграничную упаковку.

      Мы ведь дураки были с училкой. Швыряли международную рекламу вместе с огрызками сыра бри в ведро, позабыв о том, что соседи – это люди, которые особенно злы, подлы, завистливы и ничтожны в природе. Вот они и оттаранили всю нашу посленовогоднюю помойку в приемную Лубянки.

      Ну и понеслась жизнь с гэбэшными хвостами на улицах и с ушами в стенах кабаков. Но ничего такого я не замечал, ведя дела с туристами как инвалютный конкурент партии ленинско-сталинских банкротов и правительства застоя.

      Тогда ведь еще не прогнали по «ящику» «Семнадцать мгновений». Наш брат-фарцовщик, можно сказать, был без Штирлица как без рук, то есть не имел руководства по уходу проходняками от ищеек андропогестаповцев. Ну они и косили нас пулеметными очередями, как Петьку с Чапаевым из того анекдота. Петька говорит: «Василий Иваныч, что делать? Всюду пулеметные очереди!» «Выбирай, – Чапай отвечает, – ту очередь, что покороче, но сначала вежливо спроси: „Кто у вас тут, господа, крайний?“ и тогда уж стой до последнего патрона». Не будем отвлекаться.

      Одним словом, когда вздернули железного Феликса над Лубянкой, я рукоплескал Ельцину бурными овациями вместе с прогрессивной частью нашего народа, потому что это означало свободу частного бизнеса и буйного цветения веток персика в койках бывших рабов Утопии.

      Правда, до этих положительных событий в отрицательной истории нашей страны я успел оттянуть срок, включая туда химию полимеров и псевдонавозных удобрений для бесплодной целины.

      Должен сказать, что хромоногая Элла Ивановна тогда же выскочила замуж за моего следователя Храпко, который на этот раз был старше ее на пять лет, и у него дрожали руки с бодуна.

      В маляве она мне тиснула, что ветка нашего персика должна не только цвести, но и полезно плодоносить на старости лет.

      Я был не в обиде. Ничто не делает детскую сказку взрослой былью так кайфово, как ненормативное обладание училкой с повсеместными следами былой красоты. Кроме того, Храпко вывел ее из моего последнего дела. А то бы она пошла по нему в роли активной вдохновительницы малолетки на потерю невинности и незаконное фарцло.

      Само дело Храпко довел до суда в значительно смягченном виде. Дескать, Моргунов, ранее отмороженный халатностью роддома, в одиночку вымогал у туристов загнивающих стран дефицитные лекарства, тем самым грудью встав на борьбу с ишемической болезнью родной матери, к тому же он являлся очередной жертвой экономической пропаганды радио «Свобода».

      Итак, я подсел по валютке и фарцлу. Как говорил великий Вивальди, лагерный год – это осень-зима-весна и лето. На нарах английскому, да и музыке тоже меня, как достаточно юного жеребчика, подковывал пожилой дирижер симфоний Берцович, которого билетер, старый гетерочлен партии, засек в оркестровой яме с двадцатилетним контрабасом из Бенилюкса. Кстати, Берцович никогда