укрыться. Я толкнула первую попавшуюся дверь. В какой магазин я забрела? И вообще неясно, магазин ли это, потому что тут царил немыслимый бардак. Я колебалась, подумывая о том, чтобы выйти на улицу и узнать, не забрела ли я случайно в чей-то дом. Но я же видела магазинную витрину. Я предпочла остаться в тепле и сухости, а если кому-то это не понравится, пусть простят. Уйду, если выставят за дверь. Присмотревшись, я предположила, что это лавка старьевщика. В носу защипало от пыли, я быстро распознала запахи старой кожи, воска, дерева, тряпья. В первый момент было затруднительно понять, что за предметы меня окружают, потому что все было свалено вперемешку. В лавке явно не хватало места. Пробираться было сложно: микроскопические проходы между сваленной кое-как мебелью наводили на мысль, что ты угодил в лабиринт. Но здесь, несомненно, не интересовались стилем Людовика XV или ампиром. Это было царство Славного тридцатилетия, трех десятков послевоенных лет. Чего тут только не было: диван, консольные столики, раздвижные столы-жигонь, буфет с пластиковой облицовкой, несколько стульев-тюльпанов, задвинутых в угол – они, судя по их состоянию, дожидались обивщика, – а также множество предметов малопонятного назначения. Погода за окном все портилась, а здесь было светло благодаря многочисленным винтажным лампам, разбросанным по всему помещению. Отсутствие прямого света делало атмосферу спокойной, теплой, возможно, даже успокаивающей.
Если бы только это могло подействовать на меня. Я сделала несколько шагов и остановилась перед этажеркой из дерева и металла, на которой стоял проигрыватель, лежали старые поляроиды и даже камера
Super 8. Мой взгляд зацепила стойка с коллекцией географических карт, как те, что висели в школе. Тут я прислушалась: звучавшая музыка…
Black trombone,
monotone,
le trombone,
c’est joli.
Tourbillonne
gramophone…
Генсбур… От мимолетного воспоминания у меня захватило дух… Перед глазами возник отец, терзающий нас с сестрой, маленьких девочек, нудными поучениями. Я прямо услышала, как он говорит нам, увлекавшимся тогда бой-бэндами: «Девчонки, вот это настоящая музыка, я сделаю вас культурными людьми!» В ответ мы с Алисой дразнили его старичком, а вскоре и он присоединялся к нашему смеху, и мы хохотали уже втроем. Воспоминание улетучилось, когда я услышала, что к голосу Генсбура присоединился другой мужской голос:
Black trombone,
monotone,
autochtone de la nuit,
Dieu pardonne
la mignonne
qui fredonne
dans mon lit.
Black trombone,
monotone,
elle se donne
à demi,
nue, frissonne…
Я огляделась, пытаясь понять, кому этот голос принадлежит. Мне это никак не удавалось, поскольку его обладатель находился в глубине магазина, за ширмой в шашечку. Этот тип распевал увлеченно и даже наверняка верил в свой певческий талант. Однако безбожно фальшивил! Несмотря на это, его было приятно слушать: ритмичное дыхание, теплый тембр голоса. Я едва не улыбнулась, особенно когда он принялся имитировать звучание духовых с помощью
