У ангела. Дина Рубина

отозвалась я.

      – Это народная израильская песня, – с удовольствием подтвердил он.

      Я расхохоталась:

      – Это известная советская песня!

      – Ты с ума сошла? – обиделся он. – Значит, советские украли у нас мелодию!

      И вот так всегда. На этой земле на протяжении всей коротенькой современной истории страны все израильское так круто замешано на русском, что диву даешься. И совсем не удивляешься, прочитав, что первое правительство Израиля заседало по многу часов, говоря, само собой, на иврите. Но когда люди уставали, они переходили с иврита на… русский: на родном языке говорить, конечно, легче, чем на выученном.

      С другой стороны, путешествуя, не устаешь удивляться – какое количество израильтян разбросано сегодня по всему миру. С ними, опять-таки, могут сравниться только русские.

      Моя приятельница с семилетней внучкой поехала в Лондон. Гуляя вокруг Букингемского дворца, они увидели в будке пожилого роскошного двухметрового гвардейца – седые подкрученные кверху усы, окладистая белоснежная борода – холеное холодное лицо истинного британца. Маленькая израильтянка Ника подбежала к будке и воскликнула по-английски:

      – Я приехала из Израиля. Выйди из будки, я хочу с тобой сфотографироваться!

      Гвардеец сказал:

      – Это невозможно. Я стою на часах. Охраняю королевский дворец. Если хочешь, зайди сюда и стань рядом со мной, а твоя бабушка нас сфотографирует.

      И когда Ника по-английски поблагодарила его, присев в глубоком книксене (она занимается балетными танцами), великолепный британец наклонился, поднес ее ручку к своим белоснежным усам, поцеловал и прошептал еле слышно:

      – Ай’м фром Изреел ту…

      Здесь каждую минуту ты готов услышать или увидеть нечто парадоксальное, уморительное, яркое, немыслимое…

      Здесь каждую минуту ты готов услышать трагическую весть и принять ее, сцепив зубы: ничего не попишешь – трагифарс, роковое смешение жанров.

      На увеселительной поездке на пароходе случайно разговорилась с пареньком. Выглядит девятиклассником. Выясняется: боец десантных войск, дважды входил в Дженин, воевал, терял друзей. Рассказывает, как погиб его друг: пуля попала в гранату, привязанную на поясе. И почти сразу с легкой улыбкой рассказывает о троих его товарищах, похищенных террористами ХАМАСа ночью; говорит о бессилии, ярости… (до рассвета солдаты не могли сделать ни шагу, представляя – что там делают с ребятами)…

      Наконец, роняет:

      – Оказалось – все обошлось.

      – Они остались живы?!! – вскрикиваю я.

      – Нет, конечно, нет. Но эти выкрали их уже мертвыми.

      Он смотрит, как вода бежит за винтом корабля, ветер ерошит его кудрявый чуб. И он добавляет все с той же улыбкой:

      – Вы не представляете, какое испытываешь облегчение, когда узнаешь, что твой друг всего лишь убит…

      Больше двадцати лет я живу тут, на библейской земле трагифарса, иногда задумываясь: почему так близко