Откройте, это я…. Натиг Расулзаде

здоровый молодой человек будет отсиживаться дома, мотивируя это тем, что он студент, или какой-то нужный сотрудник, то кто же будет сражаться за нашу землю?

      – Но посмотри вокруг – отсиживаются же… Много ли твоих сокурсников хотят идти сражаться? – не находя больше доводов, устало проговорила мать.

      Эмин долгим взглядом посмотрел на нее. Она опустила глаза.

      – Ты считаешь, я должен быть похожим на них?

      Мать промолчала, слезы подступали к горлу, ей трудно было говорить, трудно было возразить ему.

      – Я тебе одно скажу, – произнес он, – Если б папа был жив, он бы одобрил мой шаг.

      На это мать ничего не ответила, но спустя некоторое время, когда он в молчании стал собирать вещи в свой походный рюкзак, тихо спросила:

      – А что говорит Нармина?

      – К сожалению, то же что и ты… А мне так нужна была ваша поддержка, и твоя, и её…

      Прошло несколько минут в молчании.

      – И это все, что она говорит?

      – Да.

      – Это все, что она тебе сказала?

      – Еще сказала, что будет ждать.

      Мать вздохнула, некоторое время рассеянно наблюдая, как он собирает вещи.

      – Дай помогу, – сказала она, отбирая из рук у него вещи и укладывая заново в рюкзак, – Полотенце нужно класть сверху, – сказала она и вдруг заплакала, беспомощно опустив руки, в одной – полотенце.

      Он не стал на этот раз успокаивать её – пусть поплачет, легче станет.

      – Мы обе будем ждать тебя, – сказала она, вытирая мокрые глаза его полотенцем, – Храни тебя Аллах!

* * *

      Он ехал в кузове грузовика среди других тридцати двух ополченцев, обросших бородами, с угрюмыми лицами. При ближайшем знакомстве многие из них оказались выходцами из Карабаха, из Агдама, большинству перевалило за сорок. «Почему так? – спрашивал себя Эмин, делая несколько поспешные, скороспелые выводы, приглядываясь к этим людям, среди которых не было ни одного его сверстника, – Почему так, будто в этой войне должны участвовать только карабахцы? Разве это не общая наша беда, не общая наша война, разве не всех азербайджанцев касается?»

      Эти вопросы не давали ему покоя, даже здесь, в грузовике под колючим ветром, и здесь же в возникшем вскоре разговоре он высказал их.

      У него несколько раз интересовались – не из Карабаха ли он родом?

      – Я – азербайджанец! – сердито и несколько выспренне отвечал Эмин, и злился на себя за этот мальчишеский тон.

      – А мы кто, по-твоему, армяне? – добродушно спросил у него мужчина, стоявший рядом, – Все мы азербайджанцы.

      – А зачем же тогда нужно уточнять, откуда я родом, карабахский, или нет? – запальчиво проговорил Эмин.

      Мужчина промолчал, но другой, стоявший тут же, впритирку с Эмином, после недолгого молчания, невнятно, с горечью пробормотал:

      – Потому что, это у нас как болезнь, как беда – выяснять, откуда ты родом, и на этом уже строить свои отношения с этим человеком…

      Эмин с уважением посмотрел на него. Мужчина был прав, но как хорошо, одной фразой объяснил он это,