Брат герцога. Михаил Волконский

указал на эту неточность, чтобы сказать что-нибудь, но что-нибудь другое, а не то, что нужно было выговорить ему и о чем он думал все время.

      Когда он шел к брату, ему казалось все очень ясно и просто; ему представлялось, что легко будет сказать об Олуньевой и просить о сватовстве к ней, но теперь, когда пришла минута выразить все вслух, подходящих слов у него не находилось, и он умышленно медлил.

      – Ну, все равно! Почему твое счастье не полно? – сказал герцог.

      – Вот видишь ли, все у меня есть – и почести, и богатство… но… но некому разделить их со мною…

      – Так! – протянул Иоганн, поняв с полуслова. – И что же, тебе эта мысль пришла в голову именно потому, что ты чувствуешь одиночество, или ты почувствовал одиночество потому, что встретил кого-нибудь?

      Густаву показалось, что не первое, а последнее соображение было истинным. И, несмотря на свои сорок лет, он почувствовал, что краска бросилась ему в лицо. Он опустил голову и стал неловко зачем-то рассматривать свои пальцы.

      – Нет, – наконец с усилием проговорил он, – не потому, а потому, что я встретил…

      Герцогу смешно было смотреть на брата. Он знал его влюбчивый характер и, судя по сделанным уже в прошлом году наблюдениям, мог теперь догадываться, о ком шла речь.

      – Кто же она? – все-таки спросил он.

      – Олуньева, молодая Олуньева…

      – Ну, разумеется, не старуха, – подхватил герцог и рассмеялся. – Так вот как… – Он помолчал с минуту. – Но только, знаешь ли, милый мой, что ты нашел в ней?

      Густав не ответил, но только самоуверенно и таинственно улыбнулся, как улыбаются влюбленные люди, когда пред ними высказывают сомнение относительно предмета их влюбленности.

      – Ты мне прямо скажи, – несколько раздраженно проговорил он, – хочешь ты моего счастья или нет? Согласись, что я ведь – не мальчик и уже сам могу понимать…

      Все это, все эти внешние выражения душевных движений, было давным-давно знакомо герцогу, видевшему на своем веку массу людей и привыкшему наблюдать их. А брата-то уж он знал как самого себя.

      Противоречие в таких случаях только может испортить дело. Доказательствами и разумными доводами нельзя помешать вспышке увлечения.

      Но герцогу Бирону важно было убедиться теперь, подпал ли его брат этой вспышке только, или в нем действительно зародилась серьезная любовь.

      – Предположим, что я хочу твоего счастья, – произнес он самым спокойным своим тоном.

      – Ну, если так, то помоги мне в этом деле…

      – Да чем же я могу помочь тебе?

      – Видишь ли, я посылал сегодня…

      – Баронессу Шенберг, – подсказал Иоганн.

      – Ну да, баронессу Шенберг, и она ездила к Олуньевым для того, чтобы разузнать предварительно. Она говорит, что если ты захочешь поехать, то отказа не будет.

      Обстоятельства давали случай герцогу проверить свое сомнение относительно серьезности чувств брата скорее, чем он мог ожидать этого.

      – Послушай, – заговорил он, – я вот что скажу тебе: