Маг и его кошка. Алина Лис

– ей что-то известно. Но старенькая кормилица сперва отнекивается, а когда я начинаю настаивать, грозится пожаловаться отцу:

      – Не лезла бы ты в это дело, mio bambino[5], – бормочет она.

      Если это «не мое дело», то что тогда мое? Они могут держать меня за дуру, но теперь, когда я знаю правду, я не отступлю.

      Кто «они»? Не знаю. Отец. Брат. Слуги. Все, кто врал мне эти годы.

      Потрясенная своим открытием, я едва замечаю отъезд северянина. Отец рвет и мечет, но Риккардо, тот, второй, ненастоящий Риккардо, принимает мою сторону. Ему не нравится Элвин Эйстер.

      – Бастард, да еще с такой репутацией – плохая партия, – настаивает он. – У маркграфа Эйстерского есть наследник, почти ровесник Франчески. Не разумнее ли с точки зрения политической выгоды будет предложить подобный союз эрцканцлеру?

      Отец морщится, по его лицу видно, что он желал бы подобной партии, но сознает, сколь ничтожна вероятность выдать меня за сына курфюрста.

      Мне до смешного скучно слушать эти споры. Что бы я ни сказала, будет так, как решат мужчины. Походя замечаю, что Элвин Эйстер бесплоден. Это заставляет отца помрачнеть и задуматься. Он хочет внуков.

      Риккардо снова начинает доказывать, что родство с магом станет опрометчивым шагом. Доказывать с таким жаром, словно Элвин сделал мне предложение, а вовсе не покинул замок, толком не попрощавшись. Отец велит ему заткнуться.

      Все мои помыслы занимает безумец в подвале Кровавой башни, потому я сижу с бесстрастным и смиренным видом, как положено истинной леди. Не спорю и не пытаюсь развлечься с помощью шуток. Лишь поглядываю порой на лже-Риккардо. Он тоже наших кровей. Слишком, слишком похож на отца.

      Кто ты, человек, которого я считала своим братом?

* * *

      Я не очень разговорчива.

      У нас в роду считается, что смирение и умение промолчать – женские добродетели. Отец долго вколачивал их в меня. Вколотил. Все, что я себе позволяю, – осторожные улыбки и мягкие шутки. Шутки, которые не понимает никто, кроме меня.

      Кроме меня и Элвина Эйстера.

      Я не болтлива и сдержанна. Всегда помню о своем положении и не позволяю себе лишнего. Я всегда дочь герцога.

      Только с Лоренцо я могла быть иной. Настоящей.

      Нет сил описать, как тяготит меня сейчас эта ставшая второй натурой привычка держать все в себе. И посмей я обсудить с кем-то свое открытие – не смогу. Слова застрянут в горле. И я боюсь доверять эту тайну бумаге.

      Я доверяю ее птице.

      Венто необычайно умен и предан. Я не держу его в клетке, стриж летает, где хочет, но всегда возвращается. Я протягиваю ладонь – и он падает на нее. Крохотные коготки царапают кожу, под пальцами бьется маленькое сердечко. Мой славный, мой хороший! Осторожно, одним пальцем глажу Венто по голове, он блаженно прикрывает глаза. Как кот.

      Он так умен, что иногда мне кажется – стриж понимает человеческую речь. Я знаю, это невозможно, но порой в невозможное так хочется поверить.

      Я говорю, не думая жаловаться. Просто нужно выговориться, выплеснуть свои сомнения. Стриж слушает, склонив

5

Mio bambino (итал.) – мое дитя.