Я – пророк без Отечества. Личный дневник телепата Сталина. Вольф Мессинг

будто споткнувшись о незримый порожек, а после, наклонив голову, приблизилась к прилавку и стала перебирать какие-то ленточки или тесемки.

      Я подошел и стал с нею рядом, вдыхая тонкий запах духов. Совершенно не помню, что я тогда высматривал, пуговицы, кажется. Даже попросил галантерейщика показать «вот эти, перламутровые».

      Лея глянула на меня и улыбнулась – улыбка у нее была очень милая и немного лукавая.

      «Я видела его всего лишь раз, – подумала она. – Как странно…»[13]

      Взволновавшись, я усилием воли унял нервы и негромко сказал:

      – Мы не знакомы, но не пора ли исправить эту досадную ошибку? – и улыбнулся, не сдерживая чувств.

      В те мгновения у меня сложилось впечатление, что Лея воспринимала именно мою улыбку, а не слова. Она мило покраснела… Ничего не могу с собой поделать: все время на ум просится именно это слово. Мило, милая…

      Все-таки волнение давало себя знать, я никак не мог сосредоточиться. И уже язвила совесть: моя решимость не использовать внушение с Леей таяла, как льдинка в ладони.

      Девушка никогда ранее не знакомилась с молодыми людьми вот так, таясь, это рождало в ней неуверенность, чувство вины, испуг.

      Не дожидаясь той горькой минуты, когда смутный страх подтолкнет Лею к бегству, я предложил ей прогуляться – и дал мягкий посыл, успокаивая и укрепляя доверие.

      Мы вышли из магазина и медленно пошагали в сторону от дома Гойзманов.

      – Позвольте представиться, – сказал я. – Меня зовут Вольф Мессинг, я менталист, выступаю со сцены в Варшаве, Берлине, Вене. Я прошу прощения за то, что прочел ваши мысли тогда, в ресторане, и прибег к внушению, чтобы встретиться с вами сегодня. Обещаю, что более не позволю себе такой вольности.

      Ощутив, что Лея начинает успокаиваться, а любопытство ее и интерес ко мне растут, я и сам сбросил нервное напряжение. Все получилось! Мы идем вместе, Лея рядом со мной!

      – И вы у всех-всех-всех можете читать, что они думают? – восхитилась девушка.

      Ее ресницы захлопали, и мое бедное сердце застучало в такт, словно мячик, которым играла нежная девичья рука.

      – Могу, – признался я, – но поверьте, Лея, в этом мало хорошего и привлекательного. Людские мысли лезут в мою бедную голову, и никак от них не избавишься. Поневоле станешь любить бывать в лесу, где никого – и тишина.

      – А вон идет пан в котелке, видите? С рыжими усами! О чем он думает?

      Одышливый пан, припадая на трость, проплелся мимо, пахнув крепким запахом табака и одеколона.

      – Пан размышляет, стоит ли ему покупать дом на Базаровой, уж больно близко к кладбищу.

      Лея рассмеялась – будто хрустальный колокольчик прозвенел.

      И тут же погрустнела.

      – К сожалению, я не могу полностью располагать своим временем, – вздохнула она. – Родители, а отец в особенности, косо смотрят на то, когда я еду куда-то одна, даже если в гости к подруге. Мне даже ходить пешком, вот как сейчас, не разрешается. Я должна ездить, и не одна, а с нашим кучером Янеком

13

В мемуарах В. Мессинг приводит другие слова, но стоит больше доверять дневникам, как первоисточнику (прим. израильского редактора).