Великая княгиня Рязанская. Ирина Красногорская

и предметов, которые пишутся на иконах, знать. А станешь лениться, верну к овцам.

      Настоятельница засмеялась, подошла к окну и подняла створку. В горницу ворвалась тёплая душистая сырость, пискнул перепуганный воробей и тут же защебетал беззаботно.

      – Ну вот, дождь кончился, и ветер стих. Пора мне. О, песок весь пересыпался, не заметила за разговорами. Да, по вторникам будешь ходить к вышивальщицам. Вышивание для женщины – дело более надёжное, чем писание икон.

      – Я не смогу, – очень тихо сказала Анна и заплакала, – из-за вышивок моих ведь батюшка умер.

      – Ты ни при чём, деточка, – настоятельница обняла Анну, коснулась её мокрой щеки горячими нежными губами и, резко отстранившись, добавила холодно и строго, словно выносила приговор: – Князь Василий наказан судом небесным за жестокость и кровопролития, потому в пострижении ему перед смертью было отказано. – И, не оставляя Анне времени для вопросов, ласково позвала: – Манечка, входи!

      Вошла рябая девчонка, что мучилась с долотом и молотком.

      – Научишь Анну доски готовить. Спрашивай с неё по всей строгости и помни, что это твоя первая ученица, от того, как ты её выучишь, зависит, будут ли у тебя другие.

      Настоятельница ушла, девчонки принялись за доски. Анна тюкнула раз, тюкнула другой – и всё по пальцам.

      – Росомаха, неумеха! – сказала презрительно Манечка. – Намучаюсь с тобой – руки как крюки. Откуда только взялась на мою голову?

      – Но-но! – Анна изо всей силы сжала рукоятку молотка. – У самой-то все пальцы в ссадинах.

      – Это я со страху по долоту не попадала: боюсь игуменьи. Чудная она – не понять, чего ждать от неё, наказания или ласки.

      – А эти старые отчего? – не унималась Анна.

      – Углядела! – добродушно усмехнулась Манечка. – Это от песни: пою и стучу – тук-тук.

      – Что поёшь?

      – Разное, ну хотя бы это: «Не вода в города понахлынула…»

      – «Злы татарины понаехали», – подхватила Анна, и дальше девочки пели вместе.

      «Как там моя Марьюшка», – подумала Анна и, конечно, угодила по пальцам.

      В первый раз за полтора года жизни в обители Анна проснулась сама. Обычно её долго будила старая келейница.

      Уже рассвело, но, судя по звукам за окном, побудки ещё не было, и Анна решила в оставшееся до неё время погулять по затянутому муравой монастырскому двору. Плотная кудрявая мурава так манила поваляться в её упругой пышности. Но блаженно сминали её, барахтались в ней перед дождём кони, монахини же поспешно проходили через двор по выложенным белым камнем дорожкам.

      Сейчас во дворе не было ни одной чёрной фигуры, но у певческого дома уже паслась стреноженная лошадь, и ворота монастыря были распахнуты – в проёме их румяным яблоком висело солнце.

      «Кто-то пожаловал спозаранку», – отметила Анна без всякого любопытства – гостей в монастыре бывало много – и, оставив на крылечке постолы, шагнула в седую от росы траву. Ступни словно обдало кипятком, Анна взвизгнула и, почти не касаясь травы, понеслась-полетела