Нутелла. Александр Андреев

другие вопросы решает. Доктор поднимает престиж клиники.

      АЛЯБЬЕВ. Чем?

      МЕДСЕСТРА. Ему есть чем. Это он умеет. Вот только в психиатрии смыслит, как я – в вашей дудке. А у меня за плечами – и диссертация и опыт, поэтому и доктор здесь – я.

      АЛЯБЬЕВ. А почему же вы тогда – старшая медсестра?

      МЕДСЕСТРА. А это вам знать не обязательно. Вы когда-нибудь уйдете к себе?

      АЛЯБЬЕВ. Да, наверное… (Читает у нее на груди.) Ва-си-лиса Арис-тарховна. О-ой…

      МЕДСЕСТРА. Я вас слушаю, больной Алябьев.

      АЛЯБЬЕВ. Скажите, а… Голубков – это кто?

      МЕДСЕСТРА. Восьмиклассник, которого ваш бывший сосед долбанул головой об стену.

      АЛЯБЬЕВ. Зачем?

      МЕДСЕСТРА. Голубков хотел продемонстрировать травматический пистолет. Он принес в школу котенка, чтобы пострелять по нему резиновыми пулями. Когда котенок уже перестал дергаться, прибежал директор, взял Голубкова за шиворот и – об стену: сотрясение мозга. Директора – под суд: лишение прав на работу с детьми. И – к нам.

      АЛЯБЬЕВ. Сколько раз?

      МЕДСЕСТРА. Что – сколько раз?

      АЛЯБЬЕВ. Сколько раз он… стукнул Голубкова об стену?

      МЕДСЕСТРА. Один раз, конечно… Что это с вами? Вам плохо?

      АЛЯБЬЕВ. Я бы бил долго.

      МЕДСЕСТРА. Это – неправомерно. (Включает принтер и отпирает шкаф, уставленный папками). Я подозревала, что ваше место – на нижнем этаже, в фиксирующих ремнях.

      АЛЯБЬЕВ. Наверное, в вашей диссертации написано, что тихих психов нужно поскорей делать буйными, чтобы зафиксировать их ремнями… А вы – только что от доктора?

      МЕДСЕСТРА. С чего вы взяли, что я – от доктора?

      АЛЯБЬЕВ. Прическа смялась. Думаю, на его черном диване из мягкой кожи ваш халат кажется большой и беспомощной белой бабочкой, слетевшей на свежую пашню.

      МЕДСЕСТРА. (Взяв папку из шкафа, запирает его и возвращается). Вы у меня договоритесь, больной Алябьев. До того договоритесь, что уж язык я вам зафиксирую. А дудку зафиксирую где-нибудь еще. Тем более, что на тихом этаже у нас – новенький, и ему покой нужен до зарезу. (Надписывает папку и кладет в нее отпечатанные листы).

      АЛЯБЬЕВ. Кто он? (Пытаясь заглянуть в бумаги) Это – история его болезни?

      МЕДСЕСТРА. Вас это не касается.

      АЛЯБЬЕВ. Но что с ним? Хоть намекните, и я уйду к себе, честное слово!

      МЕДСЕСТРА. Если он – не симулянт, то случай серьезный: живет уже две тысячи лет; ученик Иисуса Христа. Тихий, но такие больные нестабильны. Лучше с ним не говорить.

      АЛЯБЬЕВ. Спасибо! Вы – добрая! (Уходит к себе, затворяя за собой дверь).

      МЕДСЕСТРА. Доброта вам не показана. (Идет с папкой к шкафу и ударяется головой о статую). Чтоб ты треснула!.. (Замахивается на статую и застывает в трансе).

      Гром. Сцена темнеет. Вспыхивают Глаза Кошки. Двери шкафа распахиваются; за ними, вместо полок – луна и гигантская кошачья тень.

      ГОЛОС БАСТЕТ. Мяу! Остерегись, женщина! Не оскорбляй богиню Бастет! В древней земле фараонов убийство кошки каралось смертью: так боялись