Карманный оракул (сборник). Дмитрий Быков

курилке Чейни доверительно спрашивает его:

      – Слыхал, что наш-то президент отмочил сегодня? Умора, вообще…

      – Я и есть президент, – обиженно признается Буш.

      – А-а, – невозмутимо говорит Чейни. – Ну, тогда я расскажу тебе медленно…

      Всюду жизнь, господа.

      Анекдот возвращается скорее в виде пирожка, порошка или демотиватора – но хохма, которой обмениваются в подполье, никуда не делась. Что до государственного цинизма и лицемерия, которые для анекдота необходимы, – лицемерия сейчас резко прибавилось. Это до 2011 года все говорили открытым текстом. Сейчас врут даже больше, чем в начале восьмидесятых, и, главное, бездарнее – ибо сама идея бездарности входит в набор триумфальных государственнических качеств.

      Девятая линия

      Возвращение на дачу

      Девочку звали Валя, и это имя для меня с тех пор не имеет ничего общего со своим советским ореолом: Валентина была обычно ткачиха, повариха, положительная героиня, жена пьющего мужа, у которой наконец хватает принципиальности выгнать его и в одиночку поднять вихрастого сына. Она и переводится как здоровая, сильная. Валя была, напротив, бледна и тонка, хотя в самых дальних походах за грибами никогда не уставала. Мы с Лехой не были в нее влюблены, и вообще в тринадцать лет, по крайней мере в те времена, никаких влюбленностей не бывало. Это было другое состояние, которое влюбленность могла только испортить.

      Они жили на Девятой линии, – видимо, наш дачный поселок планировался ленинградцем: на всех улицах было два ряда домов, и только Девятая граничила с лесом. Валя вообще была пограничное существо, и Девятая линия была ей совершенно впору. Мы с Лехой и еще какой-то мелкотой с нашей Пятой линии ходили по вечерам шататься и заглядывать за чужие заборы или катались на великах, предпочитая именно Девятую, на которую наползал из леса таинственный туман. И по выходным на этом участке всегда был детский концерт – они, наверное, всю неделю готовились, а когда в пятницу вечером приезжали из города родители (некоторых ходили встречать на станцию, некоторые сами добирались на «жигулях»), им рассказывали накопившиеся за неделю новости, показывали созревшие помидоры и подросшие огурцы, или коллекцию бабочек, или гигантский белый гриб, а потом показывали самодеятельность. У них на участке еще был театр, набор «Золушка» для вырезания из бумаги, в этом мы уже участвовали. Леха даже принес патефон, который перед этим починил мой дед, и театр стал музыкальный, как в лучших домах.

      Это было лето 1981 года. Все боялись войны. Сейчас этого почти никто не помнит, но тогда войной пахло – отчасти после Олимпиады, на которую не приехали американцы, отчасти в связи с Афганистаном, еще постоянно говорили по радио про космическое оружие, а радио ведь на даче не выключается, «Маяк» с его «Подмосковными вечерами» так и звучал над грядками. Однажды за лесом что-то ужасно загрохотало и грохотало часа три, все выбежали к правлению, один пьяный парень все причитал, что ему назавтра в военкомат, и непонятно