На сеновал с Зевсом. Елена Логунова

восклицания.

      – Дахамиль! Дахамиль! – продолжала восклицать Маруськина мама таким голосом, каким кричат «караул, караул!»

      «На каком это языке, на адыгейском?» – не унимался мой внутренний голос.

      Гранит адыгейского мы с ним в университете не грызли.

      – Дахамиль, живо иди сюда, поговорим! – послышалось в трубке.

      Стало понятно, что Дахамиль – это имя. И, судя по тому, что предполагается беседа, человеческое.

      – Даша, вот Индия говорит, что Мареты не было на работе! – не унималась трубка.

      – Индия?!

      – Это имя, – со вздохом объяснила я.

      «Тоже человеческое!» – ехидно добавил внутренний голос.

      – Та Индия, которая Инка? – уточнила бойкая девица, чей голос походил на Маруськин гораздо больше, чем мамочкин. – У которой мама писательница и брат дизайнер?

      – Кузнецовы мы, – суровым басом бухнула я.

      – Так ты говоришь, наша Мара загуляла? – засмеялась разбитная девица. – То-то я ей ночью звонила, а она трубку не сняла, занята была, видно…

      – Дахамиль, что ты говоришь! – послышался в отдалении негодующий возглас.

      – А что я говорю? Что я говорю, то Марка делает! – огрызнулась младшая сестрица. – Ладно тебе, мам, можно подумать, никто не знает, чем по ночам занимаются взрослые девочки! Только я, правда, думала, что Марка на работе, она же из офиса факс прислала – ту чушь про птичий праздник.

      – Даша, я не понимаю, о чем ты? – Голоса в трубке слились в фоновый шум.

      Я выключила телефон и задумчиво посмотрела на него. В наружно и внутренне беспорядочной голове заворочалась какая-то мысль, но шум шагов в коридоре ее спугнул.

      – А вот и мы! – распахнув дверь, торжественно возвестил капитан Кулебякин.

      На его согнутом локотке покоился здоровенный, с доброе полено, цветочный букет. Совершенно ужасающий пук не то ромашек, не то маргариток очень странного сине-сиреневого цвета с бледно-зелеными серединками. Цветы-мутанты были завернуты в папирус с резным краем и отдаленно походили на младенца (явно не человеческого) в кружевах. Это с натяжкой оправдывало употребленное Денисом местоимение «мы».

      – Привет, – сказала я, с трудом удержавшись, чтобы не сделать козу рогатую дюжему фиолетовому «младенцу». – Какая га… Гм… прелесть! Это как называется?

      – Это цветы, – важно ответил Денис. – Ну, что, погнали?

      И мы погнали. Поправили мою голову (ну, ладно, только прическу!) в первой попавшейся парикмахерской, приехали к Барабанову, осчастливили его суженую нечеловеческим букетом и внесли свой неоценимый вклад в общее веселье.

      2 апреля

      Домой я попала далеко за полночь, но все равно на несколько минут опередила Зяму. Мой беспутный братец ввалился в квартиру, когда я меткими пинками загнала под обувницу в прихожей смертельно измучившие меня туфли и с наслаждением утвердила горящие ступни на холодной плитке пола.

      Братец косо посмотрел на меня и желчно молвил:

      – Стоишь?

      – Стою, –