Поздний развод. Авраам Иегошуа

улыбкой. – Я как раз хочу сварить и себе самому.

      – Нет, на самом деле… спасибо…

      Он подошел ко мне вплотную и доверительно опустил свою теплую ладонь мне на плечо.

      – Вы на меня сердиты. Но я ведь и вправду читал рукопись… Просто в этом беспорядке, видите сами. Если вы не выпьете со мной чашку кофе, я буду очень огорчен. И тоже обижусь. Так по-турецки или растворимый?

      – По-турецки.

      Он энергично собрал посуду и остатки сухого печенья на поднос, сверху положил мой блокнот и покинул комнату.

      Я поднялась из бездонных глубин чертова кресла и медленно побрела вдоль книжных полок, держа курс на желтоватые страницы рукописи, оставленной лежать на столе, – той самой, с округлыми и смелыми каракулями.

      Из темноты, возможно,

      Смерть падет,

      Стиху подобно.

      Но притом

      Что стих – есть просто стих.

      И больше ничего

      Он не несет.

      Из кухни доносится смешок. Я возвращаюсь к полкам с книгами, не в состоянии даже прочитать названия на корешках, глаза мои влажны, над горами плывет свет.

      Дверь открывается, и он вносит поднос, на котором стоят чашки с кофе, печенье и мой блокнот. Декорации на месте. Через всю комнату он бросает на меня нерешительный взгляд, а я приросла к моему месту у окна и стою не шелохнувшись. Он улыбается и подплывает ко мне. «Присядьте». И я сажусь, но не в омерзительное кресло, а, слава богу, на стул рядом с дымящейся чашкой. А он тем временем предлагает мне сахар. Он кладет мой блокнот себе на колени, хватает свою чашку и с видимым удовольствием делает глоток.

      – Не сочтите мой первый вопрос простым любопытством, – говорит он после второго глотка. – Вы из ортодоксальной семьи… или я ошибаюсь?

      – Я училась в религиозной школе.

      – И в старших классах тоже?

      – Да. Но почему вы спрашиваете?

      Похоже, он очень собою доволен.

      – Есть нечто общее, какой-то аромат в вашем языке, образности, в ваших ценностях, в вашем отношении к миру, к тому, что вы одобряете или не одобряете. Этого нельзя не почувствовать. И это – новый феномен – литература, рождающаяся в среде религиозных евреев. И все это явственно видно в том, что вы делаете. Новая литературная школа?

      Он причислил меня, похоже, к основателям этой религиозной школы, меня персонально. И похоже, в единственном числе. И очень доволен, что нашел этому явлению подходящее название.

      – Но я – не ультрарелигиозна. Я только придерживаюсь обычаев…

      – Не имеет значения. Это слишком углубившиеся материи в сознании народа, чтобы от них было так просто отмахнуться. Это совершенно целостный и неповторимый взгляд на мир.

      – А это хорошо? Или плохо? – Я спрашиваю смиренно, пытаясь удержать обжигающую чашку.

      – Если сказать кратко, это долгожданная новая возможность. Мне трудно самому это выразить… описать… нет, совсем наоборот… но это явление создает в литературе новый климат, открывает