Поздний развод. Авраам Иегошуа

по его защите, призванная спасти его и заключавшаяся в том, что часы, минуты и секунды того дня я рассмотрел под микроскопом; уверен, что для обвинения в подобном методе будет кое-что новое, и не уверен, что приятное. Расщепив и исследовав минуту за минутой и секунду за секундой, я нашел доказательства, что он не мог сделать то, в чем его обвиняли. Этот процесс, я уверен, в будущем войдет во все учебники по криминологии и много лет еще будет вызывать восхищение и благоговейный трепет. «Этого парня… ну того, который додумался до „принципа миллисекунд“ звали Кедми»…

      Я спрашивал его снова и снова, и он отвечал мне коротко и по делу. Он был здесь одиноким волком, и я сомневаюсь, что за весь день он перебросился словом хоть с кем-то. Но глуп он не был. Я уже наперед знал все его ответы, но спрашивал снова и снова, желая отполировать их именно здесь и сейчас. Я хотел представить себе наихудшую ситуацию, которая может возникнуть во время суда, ведь на него будут смотреть там с подозрением. Пусть же он осознает это и не будет заикаться, отвечая. Точность и ясность снова и снова. Но какова же истина? Мне казалось, что я что-то нащупал. Но время от времени мрак отчаяния накрывал меня. Истина была спрятана у него в черепе, она была подобна скользкому серому червю, и оставалось только надеяться, что прокурору ее тоже не разглядеть.

      Старый тюремщик вошел в комнату с запиской в руке.

      – Адвокат Израэль Дегми? Ваша секретарша хочет, чтобы вы позвонили своей жене.

      – Спасибо. А кроме того, меня зовут Кедми.

      – Вы лучше заканчивайте с ним поскорее, не то он останется без обеда.

      Похоже, здесь все любят командовать.

      – Я слышал. А теперь, если вы не против, я хотел бы еще побыть с ним наедине.

      Мой убийца смотрел на меня с подозрением. А я продолжил расспросы. Он начал терять выдержку, и я понял причину – он боялся, что ему ничего не останется, запах еды уже плыл по воздуху, наполняя коридор позвякиванием мисок, но я был безжалостен – ведь если во время процесса он захочет есть и надерзит прокурору, он будет обеспечен тюремной баландой до конца своих дней.

      В итоге я заканчиваю. Я тоже голоден. Мы стоим друг против друга, лицом к лицу. Сделал он это или нет? Бог весть. Но если я собираюсь вытащить его отсюда, мне нужно быть жестким.

      – Тебе что-нибудь нужно? Какие-нибудь желания у тебя есть?

      Он ненадолго задумывается, а потом говорит, что хотел бы получить разрешение провести пасхальный ужин дома, с родителями, потому что так было всегда, а без него им будет так одиноко…

      Это он хватил. За всей его жестокостью я без труда определяю, насколько он невинен, рассчитывая на удачу своей выдумки. Вообще-то подобные вещи бывают, но не в его случае. Он всего-то в тюрьме каких-то три месяца и вот уже хлопочет об отпуске.

      – Забудь об этом, говорю. Может, мне удастся устроить так, чтобы твоим родителям разрешили провести пасхальный вечер с тобой здесь. В тюрьме для них будет незабываемо услышать, как хор насильников будет распевать псалмы.

      И я сам вполголоса стал напевать