Оспожинки. Василий П. Аксенов

как без ей, никак. А я уж выкопал свою, – говорит дядя Саня.

      – А что так рано? – спрашиваю.

      – Да не рано, – говорит дядя Саня. И говорит: – А чё тянуть-то?.. Много гнилой, Иван Васильевич, вот где беда. Сырось така вон. Не бывало. Август-то весь – хошь плавай в огороде, хошь карасей в ём было разводи… У вас-то, ладно, чёрнозём. А у меня сплошная глина… Сто уж возов навозу туда вывалил… Куда девац-ца?.. В пропась будто. Жук ли какой съедат яво… навозник? Питац-ца им, навозом, чё ли?

      – Да и у нас – на суп копала мама, говорит, что – попадает…

      – На чернозьме, может, и хуже… Какое лето… И лук-то портиц-ца, вот горе. Без лука тоже… тоже оваш. Зимой-то как без овашшей. Одну картошку есть не будешь… Теперь хошь, может, постоит. То ж заливало. С сеном не все ишшо управились – не дáло. Вы-то поставили? – спрашивает.

      – Поставили, – отвечаю.

      – Дак ладно, – говорит дядя Саня.

      – Повезло нам, – говорю.

      – Да, угадали… Чё, собралась ишшо держать? – Уговорим, чтоб отказалась.

      – Уговорите.

      – Попытаемся.

      – Ну, попытайтесь.

      – Куда, – спрашиваю, – направился?

      – Кака уж ей теперь корова, – говорит дядя Саня, – уж за собой бы как ходить… А на Пешшанку, – отвечает.

      – Порыбачить? – интересуюсь.

      – Сетушку ставил, ту проверить. Лист-то несёт, дак забиват… Харюз не катиц-ца с шивёр, в плеса пока что не спускац-ца, вот и без удочки – не взял… Рябчишку, Бог даст, подстрелю. Выводков много нонче видел… были.

      – А что, – удивляюсь, – охота открылась?

      – Не дотерпел, – говорит дядя Саня. – Недели меньше остаётся… Птица давно уж на крыле. И так ружьё-то – от медведя. Пальнёшь, дак, думашь, отбежит, не тронет.

      – Лучше уж пусть не попадается.

      – Дак это так… С ём, косолапым, век бы не встречался. Холера ж, бродит, где ни вздумат. В деремне был тут, чё ему.

      – Хозяин, – говорю.

      – Хэ, – говорит дядя Саня.

      Не на меня – вдаль дядя Саня взглядом устремился – как раз в ту сторону, куда идти собрался, – дорога в ельнике там – на Песчанку.

      – Медведя, – говорит вдруг, – ноги кормят.

      – Волка, – говорю.

      – И у яво идь, у хозяина, Иван Васильевич, ручонок нету, одне ноги…

      – Ну, – говорю. – Ни пуха, ни пера.

      – К чёрту… Не к лесу будь он упомянут. Ну, до свидання.

      – До свиданья. – То заходи.

      – Зайду.

      – Поговорим… Не сёдня тока… Может, запозднюсь. С городу чагу заказали, буду искать ишшо… пролажу.

      Пошёл дальше дядя Саня. Старый. Но не сутулый. Лет восемьдесят ему, не меньше. Пил, говорят, в молодости. Шибко. Давно отказался – здоровье бережёт. Лицо свежее у него – как у юноши. От заморозка раскраснелось. И чисто выбрито – сияет. Один живёт, вдовый. Не дождалась, рассказывают, его когда-то с армии любимая девушка – другой ей, дескать, подвернулся, вертихвостке, и умыкнул её куда-то. Женился он, Александр Петрович, с отчаяния на нежеланной.