Просветленные не ходят на работу. Олег Гор

и я вынужден был остановиться.

      Нельзя показывать, что боишься, и вообще лучше не бояться.

      Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой…

      – Тихо, – повторил я. – Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.

      Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.

      Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.

      Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.

      – Прочь! – заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.

      Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.

      Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих «бойцов».

      Сердце бешено колотилось, благостное настроение улетучилось вместе с вниманием дыхания. Я сжимал кулаки, ежился от страха и молился только о том, чтобы меня не цапнули всерьез.

      Гноящаяся рана – штука серьезная…

      Наконец я ухитрился нагнуться и подхватить с земли какую-то ветку, не особенно толстую, но длинную. Собаки остановились, но едва я попытался сделать шаг вперед, как меня оглушил многоголосый лай.

      Нет, гнусные твари не собирались пропускать меня в деревню!

      Я отступил еще дальше, надеясь выждать некоторое время в зарослях, чтобы самому успокоиться, а собакам дать возможность забыть про меня и убрести по своим делам…

      Но нет, не помогло.

      Свора вроде бы исчезла, но едва я опять зашагал вперед, как меня атаковали снова, с еще большим остервенением. Ветка моя сломалась, когда я заехал по морде самому наглому псу, и почти тут же мне едва не откусили палец – острые зубы клацнули, разминувшись с целью совсем чуть-чуть.

      Тут я не выдержал и обратился в бегство.

      Я стоял перед братом Поном, и лицо мое горело от стыда.

      Меня трясло от только что пережитого, я потел и часто дышал, а мысли неслись бешеным потоком.

      – Для начала сядь и успокойся, – сказал монах. – А потом мы поговорим.

      Минут двадцать мне понадобилось на то, чтобы восстановить внутреннее равновесие.

      – Так куда лучше, – проговорил брат Пон с улыбкой. – Ты меня хотя бы услышишь. Нет ничего удивительного в том, что собаки на тебя напали. Тишина рождает тишину. Внутренний шум и суматоха провоцируют еще больший шум, только снаружи… Вещи, которыми мы тут с тобой занимаемся, нацелены на то, чтобы опустошить тебя, но для того чтобы добиться пустоты, нужно расшевелить тот хлам, что хранится внутри тебя. Поэтому сейчас, если можно так выразиться, ты громыхаешь куда сильнее, чем обычно, и мир вокруг тебя отзывается соответственно… Вылезают все острые углы, которых ты ранее не ощущал, проблемы, забытые много десятилетий назад, детские страхи и прочий